Когда-нибудь будем вместе висеть в одних музейных залах: вот
, господин граф, мой портретик работы Стрелкова и Ц что там писали Крамск
ой, Кипренский, Серов? Ц Пушкин, Толстой, Ермолова… Компания мне подойдет
. А мой скромный дар и грандиозная кисть Стрелкова Ц вывезут. Вот так-то!

И вы, госпожа муза, недаром осенили меня своим крылом и преподали тонкие у
роки политеса. И на нашей улице раздают пряники! Я даже готов утверждать, ч
то существует закон, по которому вовремя подаренное ведро меда оборачив
ается стоведерной бочкой. Свежего, пахучего, с горных вершин.
Я никого не забуду из моих посторонних вожатых. Даже императорский стол.
Договор в министерстве подписывать не буду. Пусть пришлют в музей. Что та
м было подписано на синем сукне за бронзовым бордюрчиком? Пора порадоват
ь стол новой легендой. Будут говорить: за этим столом что-то подписал русс
кий император, а также знаменитый художник Семираев договор на фреску "Р
еалисты". Пора обрастать легендами и самому.
"Искусство совершенно бесполезно"? Какой бездарный афоризм придумал Оск
ар Уайльд. А художнику оно тоже бесполезно? А музе?
Вперед, художник! Мы еще осадим на полном скаку наше быстротекущее время.
Еще попразднуем.
Главное, не выдать сейчас радостный, сумасшедший блеск глаз!

ГЛАВА VI

Я знал, что тону.
Это было как во сне, как в детстве. Нырнув так глубоко, насколько хватает в
оздуха в легких, ты пугаешься у самого дна и, развернувшись в воде, изо все
х сил гребешь вверх. Наверху чуть-чуть, пятнышком, светлеет летний день. Г
рудь заложила непереносимая боль, и тебе кажется, что не догребешь, навсе
гда останешься среди струящихся водорослей и черных коряг. Страх сковыв
ает мозг, но ты все гребешь, гребешь…
Когда Маша распахнула дверь, и я увидел огромную во всю стену картину, я по
нял, что тону.
Пятнышко дня светилось где-то в недосягаемой вышине, сердце по-сумасшед
шему колотилось, мозг, как загнанная в угол крыса, метался в поисках выход
а, я что-то говорил, отвечал, улыбался, но до тех пор, пока Маша, уже выходя из
комнаты, тихо, неслышно для окружающих сказала мне: "Это тебе, папа, безвоз
мездный подарок", Ц я думал, что уже никогда не выплыву. Все летело к черту
, в тартарары. Я получил свое Ватерлоо. Пейзаж после битвы был уныл и жалок.

…Золотая пуля, оказывается, продолжила свой полет. В нашем охотничьем де
ле одним выстрелом можно убить и не трех зайцев. После заседания в кабине
те у Ивана внезапно Ц да так, что я бы и не придумал, и мечтать об этом бы не
мог Ц решился вопрос и о месте, где я мог бы готовить мой огромный, в разме
р, эскиз. Конечно, могло бы хватить и моей мастерской, и все же работать там
над такого размера произведением было бы затруднительно и не очень удоб
но. Отвлекали бы и домашние дела, и необходимость ездить на работу, да и за
нять мастерскую одной работой значило надолго лишить себя возможности
доводить до ума кое-какую оставшуюся незавершенку.
Юлия Борисовна, видимо, подумала, что исход совещания у Ивана дело ее рук.
А победа, как известно, удесятиряет силы. Удесятиряет шустрость ума. Юлия
Борисовна в своем человеколюбии решила, как Александр Македонский, дойт
и до последних пределов известного мира, поэтому-то ее предложение было
для меня неожиданным.
Ц Юрий Алексеевич, Ц сказала она, Ц мы сейчас меняем экспозицию, и три з
ала, непосредственно примыкающие к вашему кабинету, будут три-четыре ме
сяца свободны. Мы бы могли закрыть паркет фанерой, стены затянуть холсто
м, и чем вам не мастерская? Это позволило бы сохранить много времени для ру
ководства музеем. В случае острой необходимости вы всегда под рукой. А Ив
ану Матвеевичу я об этом уже звонила. Он согласен и считает это разумным.

Это было сверхудачно.
Никогда в жизни у меня не было такого счастливого времени, чем два месяца,
которые я отдал работе над эскизом для показа комиссии. Все, о чем я мечтал
, почти сбылось. Мне помогали смирившиеся Маша и Слава, лучше чувствовала
себя Сусанна, крепко продвигался мой главный в жизни увраж. Я сумел ничег
о не выпустить из рук, все было со мною.
Но почему-то больше всего меня радовало то продолжающееся духовное един
ение с Сусанной, которое началось с ее болезни. Я вторгался в ту область, к
оторая казалась мне недоступной. В область обычного, семейного, человече
ского счастья.
Уже другими глазами я смотрел, как работают и ведут себя друг с другом Маш
а и Слава. От меня ушла зависть к их отношениям, я мог прочесть каждый их же
ст и понимал каждое слово, которым они ненароком перебрасывались между с
обой.
Куда делась строптивость моей дочери? Правда, после смерти Славиной мама
ши она не вернулась домой, а осталась жить в их однокомнатной квартире на
задворках города, но удивительно легко согласилась помогать мне и уже не
ерепенилась, брала довольно большие деньги, которые я им со Славой плати
л. Не даром же, говорил я, за работу.
Ц Мы тебе, папа, наработаем, Ц отвечала Маша, и всегда в эти минуты в ее ул
ыбке проскальзывало что-то от улыбки Марии-старшей.
Работали Слава и Маша прекрасно. Им хватало моего намека, совсем крошечн
ого эскиза, несколько линий, чтобы развить, дополнить идею, художественн
о ее завершить. Если мне что-то не нравилось, они тут же, без особых споров,
переделывали, находили остроту в новом решении. Мне доставляло наслажде
ние видеть, как они лазили по стремянкам и, как птицы, перекликались из раз
ных углов мастерской. Но их движения, повадки, маршруты в огромном музейн
ом зале, который рабочие под руководством Юлии Борисовны превратили в ма
стерскую, всегда имели какую-то центростремительную силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45