Он, видите ли, не мог себе этого позволить. Не мог позволить себе пор
тить жизнь жене. Мне бы купить им трехкомнатную кооперативную квартиру,
помочь, наладить лечение для этой женщины, матери Славы, да они бы все по г
роб были мне обязаны. Стали бы рабами навсегда. Обеднел бы я, пошел с сумою
по миру? Как мы любим ссылаться на свой горький и никчемный опыт: "Я приеха
л в Москву в одних портках, и никто кооператива мне не покупал!" И тогда Маш
а сказала: "Я буду ждать Славу". Я сказал: "До каких пор будешь ждать? Пока не о
станешься в старых девах?" Ц "Сколько будет нужно, столько и буду ждать". Ц
"Тургенева ты, дочка, начиталась. Устарел твой Тургенев. Сейчас все читают
Юлиана Семенова". Ц "А я Тургенева читаю". Сказала Ц сделала. Но ведь и раб
отать бросила.
Я не люблю входить в комнату Маши. После смерти матери она перетащила к се
бе все принадлежавшие той вещи. Нельзя сказать, что в комнате нет порядка,
просто порядок, ведомый одной дочери. Она ничего не выбрасывает. Вся ее жи
знь может быть описана через хранящиеся здесь предметы. Первая ее кукла,
школьный портфель, первая маленькая палитра, на стенах ее детские акваре
ли, большая палитра, которую она забрала из мастерской и перенесла к себе.
Краски ссохлись, закаменели. В комнате стоит мольберт. На нем, уже два года
, незаконченный Машин автопортрет. Прописано пол-лица. Один глаз черным б
уравом неотступно преследует входящего. Другая половина лица лишь наме
чена. Может быть, видимая половина моя?.. Здесь я знаю характер, потому что я
знаю себя, знаю самое плохое. Чем же ты, Мария-старшая, наградила дочь?
Но это же моя дочь! Чем живет она, с кем встречается, о чем думает? Случайно с
толкнувшись с ней на кухне, мы еле можем сказать друг другу два слова. Но к
огда я попадаю в ее комнату, мне хочется взять ее платок, перчатку, которую
она надевала, шарф, зарыться в них лицом и вдыхать родной и знакомый запах
.
На диване разбросаны разные тряпочки, цветные обрывки одежды, лоскутки.
Последние полгода Маша вяжет круглые коврики из этих обрывков и дарит вс
ем знакомым. Лишь бы не писать, не рисовать. Что она узнала, кто ей наболтал?
Как-то я попросил: "Маша, свяжи коврик мне. Я постелю его под ноги у письменн
ого стола". Через три дня она принесла мне коврик, сделанный из ленточек, к
оторые она нарезала из старого материнского платья. Я узнал материал и р
асцветку. Желтое с черным. Почему она бросила работу?
Я сажусь на диван, и вдруг острая, как нож, мысль пронзает душу: "А к чему эта
гонка? Ведь тебе уже за пятьдесят. Будет ли о тебе статья в энциклопедии ил
и не будет, разве изменится что-нибудь в мире? Ведь живут же люди без всей э
той мишуры. Живут и не задумываются о конечной цели существования. Забот
ятся о детях и внуках. А я даже не знаю, что заботит единственную дочь, чем о
на дышит". Эта мысль не впервые посещает меня. И я знаю, что единственное сп
асение Ц безжалостно гнать ее. Потому что от себя не уйдешь, в пятьдесят л
ет уже не переделаешься.
Какой-то детский порок, какое-то неясное мне самому унижение в детстве да
ло мне это обременительное честолюбие, и весь мой духовный мир вызрел на
его основании. Надо грустно принимать эту данность и, не останавливаясь,
бежать на марафоне собственной жизни. А я так забегался здесь, что упусти
л дочь. А ведь в ней один из ключей к Славику. Вот и опять легкомыслие сиюми
нутное. Когда понадобился Славик, вспомнил и о дочери. А с этим надо было р
азбираться раньше, потому что теперь сроки поджимают. Все думал, что как-н
ибудь с Машей образуется все само по себе. Страшился аналитического ума
Славы. Боялся вводить его в свой дом. А его надо было давно поселить здесь.
Скрутить, обмять, заставить поступать по-моему. С ним надо было р а б о т а т
ь. Все придумано слабыми, безвольными людьми: любовь, преданность, дружба
Ц это р и т у а л ы, не больше. Все помазаны одним миром, ближе всего к телу св
оя собственная рубашка.
Ты же зоркий, мастер, смотри, наблюдай. По вещам, предметам в комнате дочер
и ты должен, как Шерлок Холмс, определить, догадаться, что с ней происходит
.
Бегала когда-то здесь Маша, маленькое симпатичное существо с бантиком. Р
исовала елочки и домики цветными карандашами. Какие же демоны вселились
в нее? Отчего она так любит надеть на себя материнскую блузку и юбку и тихо
, притаившись, сидеть где-нибудь в уголке. Ни движения, ни вздоха. За закрыт
ой дверью будто пустая комната. Я несколько раз, обманутый этой тишиной, о
ткрывал дверь. И тут же Маша вставала, и два черных бурава сверлили меня.
Я сажусь на диван среди груды нарезанных тряпочек и еще раз медленно огл
ядываю комнату. На детском столике все те же куклы и аккуратно расставле
нный кукольный сервиз. Вдруг нижняя полированная дверца книжного шкафа
привлекает мое внимание. Я встаю, чтобы ее захлопнуть, но, подойдя, внезапн
о для себя раскрываю ее до конца. Весь низ заставлен бутылками. Разными: зу
бровка, старка, но в основном портвейн. И в этот момент в комнату открывает
ся дверь, и входит Маша.
Я за жизнь привык держать себя в руках. К чему вздохи, ахи, заламывания рук?
Эмоции ничего не меняют в жизни. Я молча, не выражая удивления ни от увиден
ного, ни от внезапного появления дочери, закрываю дверцу шкафа и говорю:

Ц Здравствуй, дочь.
Ц Здравствуй, папа.
Ц Где ты была?
Ц Ездила в Кусково. Мне приснились ночью рисунки на петровских изразца
х, и я ездила проверить, правильно ли я их помню.
Ц Ну и как?
Ц Изразцы оказались совершенно иными. Сон был фантастическим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45