Это напоминает блочное стро
ительство. Уже готовые, взятые из книг, со старых гравюр и дагерротипов, де
тали я сочетаю, подгоняю друг к другу, замазываю и шпаклюю швы. Строительн
ые материалы не надо скрывать, бояться, что обнаружится первоисточник. В
се наяву, и красота моего труда в том, чтобы ловко на глазах у зрителя, пере
лицевать ему уже известное, до боли знакомые лица повернуть в ином ракур
се, добавить новых или забытых подробностей и вывести зрителя на иную ху
дожественную данность.
Иногда проходят часы и ночи, пока отыщешь р у к и Чернышевского или р о с т Р
адищева. Но постепенно когда-то живший человек под моим карандашом прио
бретает зримые черты ц е л о й человеческой фигуры. Одет, обут соответстве
нно эпохе, поставлен в привычную для него позу. Я собираю то, что может нав
сегда, как дождь, уйти в землю, и силой своего воображения, словно реставра
тор, дописываю недостающие, выпавшие куски. Я наслаждаюсь, что из-под моей
руки как бы заново на уровне суперреальности вновь рождается человек. Я
прикасаюсь к его миру, и мне кажется, что меня он и его товарищи, так же зано
во возрожденные, принимают в свою компанию.
Потом я беру большие листы и фигуру своей фрески делаю в размер, переношу
на эти листы. Уже почти безо всяких изменений эти фигуры встанут в картин
е. Здесь возникает масса новых проблем и вопросов, которые требуют своег
о разрешения. Цвет глаз, оттенок кожи, характер застежек на обуви, количес
тво пуговиц на сюртуке и фактура материала на камзоле. И каждый раз, выясн
яя эти подробности, я чувствую, что вдуваю жизнь в ушедшее время, так в о с с
о з д а ю человека, что он начинает смотреть на меня и двигаться иначе, чем х
отелось бы мне, по своим внутренним законам, по собственной логике. Мне ин
огда кажется, что он может ожить, потребовать от меня еду, питье, перо и бум
агу. Мне становится страшно, и под утро, уходя спать, я оставляю в мастерск
ой включенным свет, чтобы не разгневать вызванного к новому существован
ию человека.
Наутро готовые большие листы я вывожу в мастерскую, в музей. Как я горжус
ь этими портретами, которые потом Маша и Слава переносят на общую композ
ицию. Наша работа быстро и успешно продвигается. Один за другим выстраив
аются кумиры нашей духовной жизни, заполняя все пространство картины.
Но если бы я только знал, что дорогие мои помощники делают с этих портрето
в на одну пересадку, а две! Лишь когда во время просмотра "Реалистов" комис
сией Маша открыла дверь третьего, как всегда, как мне показалось, пустого
зала, где стоял лишь запасной подрамник для "Реалистов", я понял, что снабд
ил своих юных друзей слишком подробным материалом, слишком легко усвояе
мым и обнаженным. Перерисовывая мои портреты в композицию, они так хорош
о усваивали систему моих живописных доказательств, что, уже даже в измен
енном виде, перенести эти портреты на плоскость еще раз для них не состав
ляло труда. Привой был настолько живуч и силен, что начинал давать плоды п
очти на любом подвое. И самое главное: при повторном перенесении все каза
лось молодым людям их собственным открытием.
В мои подробные художественные описи интеллектуальных героев прошлого
Маша и Слава во время работы вносили и свои коррективы. Они как художники
точнее, естественнее и современнее компоновали, чем я, группы, располага
ли фигуры в неожиданных ракурсах, стягивали композицию общей цветовой г
аммой.
Т а й н а я работа получилась прекрасной. Она была лучше и ярче нашего совм
естного варианта. Сильнее и современнее. И Иван Матвеевич, и члены комисс
ии поняли это сразу. Они все профессионалы. И я это тоже понял, но понял, что
тону.
Слишком много было готового, и это готовое слишком легко приживалось, по
этому Слава и Маша имели время, чтобы создать еще один, как им, наверное, ка
залось, свой вариант. Доказать что-то мне? Посрамить? Отомстить? Разделать
ся? Свой вариант! Свой дом из бревен, которые нашли, срубили и обтесали не о
ни, из кирпича, который обожжен и завезен не ими. Но! С первого же взгляда ме
лькнуло у меня в голове: разве теперь что-нибудь докажешь! Я только не пон
ял, почему меня сразу не хватил удар, не лопнуло сердце, когда после того, к
ак комиссия приняла, приняла на "ура", проаплодировала, поздравила меня с п
обедой, после того, как я уже раскрыл рот, чтобы пригласить всех выпить по
рюмке заранее приготовленного коньяка, Маша вдруг сказала громко:
Ц Папа стесняется показать комиссии еще один вариант.
И как только Маша открыла дверь в третий зал, как только я взглянул на ее с
о Славой картину, я понял: они сделали е д и н с т в е н н ы й, неповторимый и не
погрешимый вариант.
Через открывшуюся дверь я увидел картину впервые. Тот же амфитеатр, кото
рый намечал Слава в первоначальном эскизе, мои знакомые и любимые реалис
ты, лица толпы, тонущей на горизонте, но на первом плане стояла женщина. По
луобнаженной спиною она была повернута к зрителю и медленно, раздвигая с
тоящих перед нею, она уходила вдаль. Уходило прошлое. Но на руке у женщины
сидел, обнимая мать, младенец. Лицо его, упиравшееся подбородком в матери
нское плечо, было повернуто к зрителю. Уходило, прощаясь, Прошлое, и встреч
ало день сегодняшний Будущее. Дивная, прекрасная метафора, такая необход
имая для этой ретроспективной картины!
И тут же выкристаллизовывалось общее мнение:
Ц Какая скромность! Какая неуверенность в себе! И какая творческая акти
вность! Два таких варианта!
Ц Конечно, второй!
Ц Оба варианта Ц бесспорны.
Ц Но лучше второй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45