Было уже темно, очередь прицепов продвигалась медленно.
— Мой папаша говорит, что цены на хлопок падают, — сказал Дэн Монтгомери, швыряя камень в темноту. — Говорит, торговцы хлопком из Мемфиса занижают цены, потому что хлопка очень много.
— Да, урожай нынче богатый, — сказал я. Двойняшки Монтгомери собирались стать фермерами, когда вырастут. Мне было их жаль.
Когда шли дожди и водой смывало урожай, цены росли, потому что торговцы из Мемфиса не могли закупить достаточно хлопка. Но фермерам тогда и продавать было нечего. А когда дождей не было и урожай был высоким, цены падали, потому что у торговцев из Мемфиса было полно хлопка. И бедняги, трудившиеся на полях, не могли заработать достаточно, чтобы расплатиться с долгами.
Так что хороший был урожай или плохой, значения не имело.
Мы немного поболтали о бейсболе. У Монтгомери не было радио, так что о «Кардиналз» они знали немного. В связи с этим мне их тоже было жаль.
Когда мы выехали со стоянки у джина, Паппи опять не проронил ни слова. Морщины у него на лбу собрались в середину, челюсть была выставлена вперед, так что я понял, что он узнал какие-то скверные новости. И подумал, что это, наверное, связано с ценами на хлопок.
Я тоже молчал, когда мы выезжали из Блэк-Оука. Когда городские огни остались позади, я высунул голову в окно, чтобы ветер обдувал лицо. Воздух был горячий и висел неподвижно, и я хотел, чтобы Паппи ехал быстрее, чтобы хоть немного остыть.
В следующие дни я буду очень внимательно прислушиваться ко всем разговорам. Дам взрослым время пошептаться между собой, а потом спрошу у мамы, что стряслось.
Если эти скверные новости касались фермеров, она в конце концов непременно все мне расскажет.
Глава 7
Утро субботы. На восходе солнца мы уже были в прицепе — мексиканцы у одного борта, Спруилы у другого — и ехали в поле. Я держался поближе к отцу, опасаясь, что этот гад Хэнк опять начнет ко мне приставать. В то утро я прямо-таки ненавидел всех этих Спруилов, ну, может, только за исключением Трота, единственного, кто встал на мою защиту. А они меня просто не замечали. Я надеялся, что им было за себя стыдно.
Пока мы ехали через поля, я старался вообще не думать о Спруилах. Все-таки сегодня суббота. Чудесный день для всех бедолаг, что вкалывают на поле. На нашей ферме по субботам работали только полдня, а потом отправлялись в город, где вместе с другими фермерами и их семьями ходили по лавкам и магазинам, закупая продукты и прочие необходимые вещи, болтались в толпе на Мэйн-стрит, ловили последние слухи и сплетни — словом, делали все, чтобы хоть на несколько часов забыть о тяжкой работе на хлопковом поле. Мексиканцы и люди с гор тоже ездили в город. Мужчины собирались там группами перед «Ти шопп» и перед нашим кооперативом, болтали, обсуждая урожай и рассказывая разные истории о прошлых наводнениях. Женщины набивались в лавку Попа и Перл, вроде как чтобы закупить всякой бакалеи, и застревали там навек. Детям же разрешалось до четырех часов дня болтаться по тротуарам Мэйн-стрит и прилегающих переулков, а потом начинался дневной сеанс в кинотеатре «Дикси».
Прицеп остановился, и мы попрыгали на землю, держа в руках свои мешки для хлопка. Я был еще полусонный и ни на что не обращал особого внимания. И тут кто-то сказал мне очень-очень ласковым голосом: «Доброе утро, Люк!» Оказалось, это Тэлли. Стояла рядом и улыбалась. Видимо, таким образом она хотела дать мне понять, что ей стыдно за вчерашнее.
Но я все-таки был из Чандлеров и вполне мог продемонстрировать характер и собственное отношение к случившемуся. Я повернулся к ней спиной и пошел прочь, упрямо повторяя про себя, что ненавижу всех этих Спруилов. Я набросился на первый ряд хлопчатника, как будто еще до ленча собирался убрать урожай со всех сорока акров. Однако уже через несколько минут я почувствовал усталость. Я просто затерялся среди бесконечных стеблей хлопка в предрассветном полумраке. И в ушах у меня по-прежнему звучал ее голос, а перед глазами все стояла ее улыбка.
В конце концов, она была всего на десять лет старше меня.
* * *
Субботнее мытье было тем ритуалом, который я больше всего ненавидел. Оно начиналось после ленча и проходило под жестким маминым контролем. Лохань, в которую я едва вмещался, использовалась потом всеми членами семьи. Обычно она хранилась на задней веранде, в дальнем ее углу, стыдливо прикрытая старой простыней.
Сначала мне надо было натаскать воды от насоса на заднюю веранду. Лохань я наполнял примерно на треть. Для этого нужно было восемь раз сходить с ведром к колодцу и обратно, так что я уже был вымотан к тому времени, когда начиналось само мытье. Потом я расстилал на полу веранды простыню и быстро-быстро раздевался догола. Вода в лохани была очень холодная.
С помощью куска мыла, купленного в магазине, и мочалки я начинал старательно оттирать с себя грязь, а также взбивать и мутить воду, чтобы маме не был виден мой срам, когда она придет руководить процессом. Сперва она пришла, чтобы забрать мое грязное белье, потом принесла чистое. Потом вплотную занялась моей шеей и ушами. Мочалка в ее руках тут же превратилась в настоящее орудие пытки. Она скребла мне кожу так, словно грязь, что я собрал на себя во время работы в поле, бросала ей прямой вызов. И в течение всего этого процесса она не уставала поражаться тому, сколько грязи я могу на себя собрать.
Когда шею уже начало драть, она атаковала мои волосы, как будто они были забиты вшами и комарами. Потом полила мне голову холодной водой из ведра, чтобы смыть мыло. Мои унижения завершились тем, что она наконец перестала скоблить мне руки и ноги, милостиво предоставив самому отмывать тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129