Мама оставила ее там и вернулась на передний двор.
И тут я нанес свой удар. Как только мама скрылась, я постучался в дверь сортира. Услышал приглушенный вскрик, а затем отчаянное:
— Кто это?!
— Мисс Стейси, это я, Люк.
— Занято! — пропищала она, едва выговорив это слово, словно ее душила влажность, вечно стоявшая в нашем сортире. Внутри было темно, свет туда проникал только сквозь щели между досками.
— Не выходите сразу! — сказал я как можно более паническим тоном.
— А что такое?
— Тут здоровенный черный полоз!
— О Господи! — охнула она. Она бы, наверное, снова грохнулась в обморок, если бы уже не сидела.
— Сидите тихо! — сказал я. — А то он поймет, что вы там, внутри.
— Боже мой! — дрожащим голосом простонала она. — Сделай что-нибудь!
— Не могу. Он здоровенный и кусается!
— Что ему нужно?! — умоляющим тоном сказала она, явно готовая заплакать.
— Не знаю. Он всегда болтается там, где дерьмо.
— Приведи сюда Джимми Дэйла!
— Хорошо, только не выходите! Он прямо возле порога. Думаю, он уже понял, что вы там, внутри.
— О Господи! — повторила она и заплакала. Я, пригибаясь, побежал назад, проскочил между курятниками, потом обежал вокруг огорода и приблизился к дому с восточной стороны. Шел я медленно и тихо, пробираясь между кустов, что служили оградой нашего участка, пока не добрался до густых зарослей, в которых можно было спрятаться и спокойно наблюдать за тем, что происходит у нас на переднем дворе. Джимми Дэйл стоял, облокотясь на машину, и все рассказывал свою историю, дожидаясь, когда его молодая жена покончит со своими делами.
Время тянулось и тянулось. Мои родители, Паппи и Бабка слушали истории Джимми Дэйла и смеялись, а он, закончив одну, тут же принимался за следующую. Время от времени кто-нибудь бросал взгляд в сторону сортира.
В конце концов мама не выдержала и пошла проверять, что там со Стейси. Минуту спустя от сортира донеслись их голоса, и Джимми Дэйл рванул туда же. Я поглубже запрятался в кусты.
* * *
Когда я вернулся в дом, было уже почти темно. Я наблюдал за домом издали, из-за силосной ямы, и видел, что мама и Бабка занялись приготовлением ужина. Я и так уже достаточно нашкодил, не хватало только еще и к ужину опоздать.
Все сидели, и Паппи приготовился благословить нашу пищу, когда я вошел в дверь с задней веранды и тихо занял свое место. Все смотрели на меня, но я лишь уставился в свою тарелку. Паппи быстро прочитал молитву, и все принялись накладывать себе в тарелки. После некоторого молчания, когда в воздухе уже скопилось достаточно напряжения, отец спросил:
— Ты где был, Люк?
— На речку ходил.
— Зачем?
— Просто так. Прогулялся.
Это звучало достаточно подозрительно, но они пропустили мое вранье мимо ушей. Потом Паппи, хорошо подгадав момент и с явной подковыркой в голосе, спросил:
— И много ты там видел здоровенных полозов? — Он был едва в состоянии произносить слова, так его распирало.
Я осмотрел всех, сидящих за столом. Бабка стиснула зубы, стараясь не улыбаться. Мама прикрыла рот салфеткой, но ее выдавали глаза: она тоже готова была рассмеяться. Отец как раз сунул в рот приличный кусок и как-то все же сумел его прожевать, сохраняя на лице спокойствие.
Но Паппи уже спекся. Он взорвался хохотом, хотя все остальные все еще всеми силами старались не заржать.
— Это ты здорово придумал, Люк! — едва сумел выговорить Паппи, когда наконец перевел дыхание. — Будет ей урок!
Наконец засмеялся и я, но не по поводу своего розыгрыша, а глядя на хохочущего Паппи и на то, как остальные трое по-прежнему пытались сделать вид, что ничего смешного не произошло.
— Ладно, хватит тебе, Илай, — сказала Бабка, обретя наконец способность двигать губами.
Я наложил себе хорошую порцию бобов и принялся за еду. За столом все наконец успокоилось, и мы продолжали жевать в полном молчании.
* * *
После ужина отец повел меня прогуляться до сарая с инструментами. На его двери висела ореховая палка, которую он сам вырезал и отполировал до полного блеска. Она предназначалась для меня.
Меня приучили вести себя как мужчина, когда наказывают. Плакать и кричать запрещалось, по крайней мере громко. В такие ужасные минуты меня всегда поддерживал пример Рики. Я слышал страшные истории о том, какие порки задавал ему Паппи, и, по словам и его родителей, и моих, он никогда не позволял себе заплакать. Когда Рики был маленьким, порка была для него настоящим испытанием.
— Это была скверная штука, как ты поступил со Стейси, — начал отец. — Она ж была гостьей на нашей ферме, к тому же она замужем за твоим двоюродным братом.
— Да, сэр.
— Зачем ты это сделал?
— Потому что она сказала, что мы глупые и отсталые. Небольшое преувеличение никогда не помешает.
— Вот как?
— Да, сэр. И она мне не понравилась, да и тебе тоже, вообще никому не понравилась!
— Может, и так, но все равно старших надо уважать. Ну и на сколько ударов палкой это тянет, по твоему мнению?
— На один, — ответил я. Это была моя обычная оценка.
— Думаю, что на два, — сказал он. — А как насчет скверных выражений?
— Не думаю, что они такие уж скверные.
— Они просто недопустимые.
— Да, сэр.
— Сколько ударов за это?
— Один.
— Сойдемся на трех за все? — спросил он. Он никогда не наказывал меня, пока был сердит, так что у меня всегда была возможность поторговаться. Три удара казались мне заслуженным наказанием, но я всегда немного упирался. В конце концов, удары-то получал я. Так почему бы и не поспорить?
— Два будет достаточно.
— Нет, три. Поворачивайся.
Я с трудом сглотнул, скрипнул зубами, повернулся и наклонился, ухватившись за колени. И он три раза врезал мне по заднице своей ореховой палкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129