все я, товарищ лейтенант, ей богу понимаю, как надо,
но вот сказать вам, каким образом рядовой М. очутился на этой достопамятной
березе, вот этого я, Петр Петрович, никак не могу, потому как битый час уже
вишу здесь вниз головой и ровным счетом ничегошеньки не могу припомнить. То
есть помню, конечно, как комиссовался после операции, маму помню, годы
студенчества, жену; помню -- поэтом был, Брежнева помню, Ельцина, гражданина
Хасбулатова, Руслана Имрановича, прямо как сейчас помню... А вот как занесло
меня на этот столетний дуб, на библейскую эту смоковницу, почему я весь такой
ободранный, елки зеленые, обгорелый, откуда у меня на руке золотые американские
часики фирмы "роллекс" -- вот это я, Иван Иванович, -- напрочь запамятовал, и
не смотрите на меня так, пожалуйста, не люблю я этого...
-- Эх, -- горько вздыхает товарищ Скворешкин. -- Эх, была бы моя воля, рядовой
М. ...
Скрипит дверь. Из дежурки выходит старший лейтенант Бдеев. С пятиметровой
высотищи я смотрю на своих командиров, смотрю и диву даюсь: до чего же все-таки
разные товарищи служат у нас подчас в одном и том же, так сказать,
подразделении: товарищ замполит весь такой молодцеватый, подтянутый, сапоги
надраены бархоточкой, усики подстрижены, височки подбриты, а товарищ комвзвода
Тетеркин, -- он совершенно другой -- сутулый какой-то, неглаженный, отец двух
детей, да тут еще я, об клумбу стукнутый.
-- Ну-с, Сергей Сергеевич, -- говорит Бдеев, -- и каково? Что, комментарии
излишни?.. А я тебе, Скворешкин, в развитие нашего спора так скажу: а вот это и
есть они -- плоды твоего, так называемого, "демократизма"! Утверждал и
утверждать буду: никакая это не демократия, а самое форменное попустительство,
а говоря по-нашему, по-военному -- разгиль... -- и тут он вдруг осекается,
одергивает китель, повернувшись к двери КПП с оттяжечкой берет под козырек, --
Ча-асть смир-рнаа!..
В дежурке бубнят глухие голоса. Слышно, как обтопываются, шаркают подошвами об
решетку. "Неужели -- "батя", полковник Федоров?!" -- ужасаюсь я и непроизвольно
пытаюсь вытянуться в струночку. Заслышав потрескивание, Бдеев дико косится в
мою сторону и украдкой грозит кулаком.
Один за другим на просцениум выходят трое -- в плащпалатках, в заляпанных
грязью сапогах.
-- Товарищ подполковник, -- рапортует дежурный по части старший лейтенант
Бдеев, -- за время моего дежурства...
-- Вольно-вольно! -- устало отмахивается носовым платком тот, который вышел
первым. Он снимает фуражку и отирает лысину. Теперь я вижу, что никакой это не
командир бригады, а всего-навсего товарищ Хапов, начальник хозяйственной части.
А тот, который в очках, -- это начфин подполковник Кикимонов. А вот этот,
который поставил ногу на ступеньку крыльца и щепочкой отколупывает глину, --
это, пропади он пропадом, подполковник Копец, наш начмед. Это он, козел,
приказал положить меня под солюкс, когда я уже терял сознание от прободения
язвы...
И вот представьте себе: я вишу вверх тормашками, а они, голубчики, как нарочно,
рассаживаются на скамеечке под этим моим гигантским эвкалиптом, то бишь
точнехонько подо мной, подполковник Хапов достает "казбек", и они, все пятеро,
закуривают и начинают вести какие-то совершенно, елки, секретные, абсолютно не
предназначенные для моих демобилизованных ушей разговоры.
Х а п о в. Прямо херня какая-то, да и только. Бой в Крыму, Крым... а Крыма как
не было, Бдеев!
Б д е е в. Неужели так и не развеялось?
Х а п о в. Куда там, совсем загустело, аж рука, на хрен, вязнет.
К о п е ц. И зудит.
Б д е е в. Как электрический генератор?
К о п е ц. Как инструмент, когда трепака подцепишь. Не испытывали?
К и к и м о н о в. Ужас, просто ужас!.. Жена, дети... И кому теперь прикажете
партвзносы платить?!
Они умолкают. Слышно, как тарахтит движок и клацают миски на пищеблоке.
Сосредоточенно затягиваясь, они смолят в пять стволов и дымище клубами
вздымается в небеса. Свербит в ноздрях, ест глаза. Еще немного и они закоптят
меня заживо!..
Х а п о в. А у тебя что, Скворешкин, с Армией связался?
С к в о р е ш к и н. Не получается, товарищ подполковник, помехи.
Х а п о в. А релейка?.. Телетайп?..
С к в о р е ш к и н ( вздыхает ). Телефон -- и тот, Афанасий Петрович, как
вырубило.
К и к и м о н о в. Кошма-ар! Просто кошмар! Где командир, где знамя бригады?! А
что если... а что если это время "Ч"?!
Х а п о в. Типун тебе на язык, Аркадий! Ну-ка дай сюда, на хрен, карту...
Подполковник Хапов разворачивает на коленях штабную, всю в синих и красных
кружочках, в цифрах, крестиках и стрелочках рабочую карту командира (так
на ней написано!). "Посвети-ка сюда, лейтенант", -- говорит товарищ
подполковник. И они, все пятеро, склоняются над диспозицией или как она там у
них, у вояк, называется.
-- Вот по этому вот периметру, -- ведя по карте пальцем, говорит товарищ Хапов,
-- в радиусе триста пятьдесят метров...
И тут, на самом можно сказать интересном месте, я, елки зеленые, не выдерживаю,
начинаю мучительно морщиться, пытаюсь поймать двумя пальцами свою дурацкую
переносицу:
-- А... а... а-аа!..
Надломленный сук осовывается.
-- А-ап-чхи-и!..
И с пятиметровой высоты, со страшным треском -- и-эх!
Господи, как вспомню -- сердце обрывается!..
Глава вторая
Всевозможные гости, в том числе и Гипсовый

-- Э-э, ти живой?.. Э, слюши, ти живой, или ти не живой?..
Как это ни странно, я, кажется, не помер и на этот раз. С трудом разлепляя
ресницы, я вижу перед собой до гробовой доски незабвенного Бесмилляева.
Каким-то чудом он умудрился совершенно не измениться за тридцать лет.
Санинструктор, как тогда, в 63-ем, трясет меня за душу, не давая загнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63