"Боевая трево-ога!" Эта кобра
четырехглазая чуть не ополоумела. "Полундра, Тюхин! -- заголосила она. --
Спирт, кажется, некачественный: я ослепла!" Но зато и отомстила она мне
соответственно, о как она мне отомстила, Тюхин!..
В ночь на 19-е ноября, то бишь на День ракетных войск и артиллерии, ко мне на
дежурную станцию пробрался Отец Долматий. Он попросил воды и долго сидел с
недопитой кружкой в руках, глядя в пол и поглаживая грудь, там, где сердце.
Лицо у него было пустое, почти уже мне незнакомое. Как в тот раз, в 72-м, когда
мы с тобой, Тюхин, едва не опоздали на его похороны. Все это время я боялся
заговорить с ним, а тут, как толкнуло меня что-то.
-- Леня, -- тихо сказал я, -- а ты письма-то мои получал? Я ведь посылал -- и к
тридцатилетию твоему, и еще через год: у меня командировка в Свердловск была,
творческая...
И тут он медленно, глоточками допил воду и, осторожно выдохнув, поставил
кружку.
-- А я был на твоем концерте, -- прошептал он. -- Я в зале сидел...
-- Так чего же не подошел-то?!
И он сказал тогда, сержант Долматов, командир моего отделения:
-- А не знаю, Тюха. Ей Богу, не знаю. И ша! -- давай не будем об этом...
Вообщем, хорошо мы с ним, елки зеленые, объяснились.
А еще он сказал, что утром решили уходить. Как только рассветет -- да, да,
голубчик, я не оговорился, у нас тут по утрам и вечерам стало проявляться
что-то этакое, цвета спитого чая -- как только чуточку развиднеется, коменданты
возьмут в ножи охрану, и мы двинемся с Богом...
-- Куда? -- спросил я.
-- Что значит "куда"?! -- взялся за грудь Леньчик, самый-самый из нас взрослый.
-- К своим, елкины палы. А куда же еще, если не к своим ?..
Я проводил его аж до дырки в колючей проволоке: они, падлы, всю казарму
опутали. Договорились на пол-пятого у КПП, и ты знаешь, я ведь даже не обнял
его на прощанье...
Когда вернулся на "коломбину", попрыгунья моя уже поджидала со свеженькими
новостями. "Твоего Григория Игуановича высекли!" -- радостно сверкая очками,
сообщила она. Вконец озверевшие с голодухи, так и не дождавшиеся гуманитарной
помощи, гибелевские опричники выпороли моего соседа по номеру гибкой антенной
Куликова! Тебе, Тюхин, думаю, не надо объяснять, какое удовольствие испытал наш
общий знакомый!
-- А ну цитату по поводу, папашка! Или -- слабо?! подначивая, вскричала моя
очередная сожительница.
Ничтожная, плохо же она знала нашего брата, Тюхин! Со слезами счастья на глазах
я ответил ей из псалмов Давидовых:
-- "Да обрящется рука Твоя всем врагам твоим, десница Твоя да обрящет вся
ненавидящыя Тебе"!..
Короче, по этому поводу мы с Виолетточкой -- царствие ей небесное -- клюкнули.
Я поставил будильник на четыре часа, и ведь вот в чем черный юмор: ровно в
четыре мой никелированный петушок и прокукарекал, и если б я случайно не глянул
на станционный хронометр... О, Тюхин, у этих наших с тобой шипуче-скрипучих
тоже, как оказалось, имелся юмор: она ведь, гадюка, на целый час назад отвела
стрелочки на будильнике!..
Господи, как я бежал, как бежал я, о как я бежал, Господи, Господи!..
Увы, ты и на этот раз не ошибся, проницательный брат мой и товарищ! -- они
ушли, они только что -- и об этом свидетельствовали еще дымящиеся окурки,
десятки, сотни окурков (они ждали, ждали меня, Тюхин!) -- они ждали и, так и не
дождавшись, только что ушли...
Выскочив за ворота КПП -- они были настежь распахнуты -- я увидел теряющуюся в
тумане Зелауэрштрассе, до ушей моих с порывом ветра донеслась полковая музыка,
обрывки нашей, батарейной:
Проща-ай, не горюй,
Напра... слез не лей...
Ну,
само собой, я кинулся вдогонку, хотя прекрасно сознавал всю бессмысленность
этой затеи: ушедшее всегда невозвратно, даже если оно порывается назад.
Задыхаясь, я добежал до вышки третьего -- того самого, на котором застрелился
Ваня, -- поста и тут... и тут меня окликнули.
На обочине сидел товарищ лейтенант Скворешкин -- совершенно седой, смертельно
усталый, семидесятилетний. Он поднял на меня потухшие глаза.
-- Ну вот, -- прохрипел он, -- я ж им говорил -- еще подождать надо... Ты беги,
беги -- может, догонишь!
-- А вы?
Он только махнул рукой, попытался улыбнуться, но у него на это не хватило сил,
как у Глеба Горбовского... (классик, блистательный бильярдист. -- Прим.
автора ).
-- А родителям-то, небось, так и не написал? -- на глазах угасая, прошептал он
и вдруг застонал, повалился на жухлую, шелудивую травку.
-- Воды, -- прохрипел он.
Я заметался, потом вспомнил про колонку за автобусной остановкой, пока добежал,
пока набрал воды в пилотку... Одним словом, когда я наконец-то вернулся,
товарища лейтенанта Скворешкина, командира нашего радиовзвода уже не
стало ...
Вот так они и ушли, так и сгинули в этом проклятом, взявшем гарнизон в
блокадное кольцо, тумане. Все, как один: Боб, сержант Долматов, Женька
Кочумаев, Вовка Соболев, Валера Лепин, младший сержант Иванов, рядовой Ригин,
Василь Васильевич Кочерга помнишь, как Кочумай записывал нас на вечер Дружбы, а
Вася, хохол упрямый, набычился и сказал: "Воны моего батька вбылы, а я з ими
дружыты буду?!" И еще один Васька, беленький такой, из Архангельска, забыл
фамилию, и еще один Вовка, Голубов, и все его дружки -- Сибик, Могила, Кот,
Герка Подойников... Ефрейтор Пушкарев, ефрейтор Непришейкобылехвост, рядовой
Максимов, и еще один Максимов -- сержант, водила нашей "пылевлагонепроницаемой"
Купырь, хлеборез Мыкола Семикоз, рядовой Тер-Акопян, рядовой Таги-Заде, сержант
Каллас, старший сержант Зиедонис, старшина Межелайтис, рядовой Драч, рядовой
Пойманов, рядовой Шевчук, старшина Трофимов, старший лейтенант Ларин, майор
Логунов, майор Мыльников, полковник Федоров, наш батя, генерал-майор Прудников,
начальник связи армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63