" Эрика
слышала эти слова, но, к сожалению, не знала, что они значат. Паркер
заметался, мучительно застонал. И как раз в это время кто-то рывком открыл
дверь комнаты. Эрика оглянулась: на пороге стоял молодой человек с
обветренным лицом, коренастый, закутанный в легкий дорожный плащ. На минуту
девушка встретилась взглядом с его мутно-серыми глазами. Несомненно, парень
слышал выкрики больного.
- Что вам тут нужно? - спросила Эрика, загораживая собой Паркера.
Как бы не замечая ее, парень, ничего не ответив, поспешил прочь.
Она видела его днем возле гостиницы и приняла за американца.
Больной очнулся не скоро. Увидев возле себя Эрику, он радостно
оживился и пожал ей руки.
- Что с вами? - спросила она.
Глухим голосом человека, еще не вполне вернувшегося из небытия, он
сказал:
- Я очень болен... там и альпинист сломал бы себе шею... Двенадцать
километров до самолета оказались Дантовой дорогой в ад. - Девушка ничего не
поняла.
- Вам надо всерьез приниматься за лечение.
Англичанин молчал. Закрыв глаза, о чем-то сосредоточенно думал. Потом
тихо спросил:
- Я что-нибудь болтал в бреду?
- Да, но я не знаю языка, на котором вы говорили, мистер Паркер.
Он опять о чем-то напряженно размышлял.
- Вам не следует так много думать, мистер Паркер, - произнесла она
шутливо.
Он поднял на нее глаза:
- Всю мою жизнь я слишком мало думал. К счастью, это позади.
Эрика не хотела иметь дело с загадками, она поднялась с места, чтобы
уйти, но больной жестом остановил ее. Казалось, он понимал ее состояние.
- Фрейлейн Келлер, - заговорил он тихо. - Я не Паркер. Я - русский...
пробираюсь к себе на родину...
- Пробираетесь? - с удивлением переспросила Эрика. - А почему вам не
обратиться в советское посольство в Осло и спокойно ехать в Советский Союз.
Зачем вы здесь?
Он пробормотал:
- Обратиться в посольство... Может быть...
- Хотите, я помогу вам, вызову сюда советского консула?
- Нет, нет, пусть это вас не беспокоит. Я жду моего друга. Он должен
быть с минуты на минуту.
Когда она уходила, в дверях столкнулась с Крюгером - тот спешил к
странному русскому.
Все это происходило рано утром, а днем, совсем недавно, у подъезда
гостиницы остановился черный лимузин - приехал-таки Генрих Шольц.
Гросс внимательно слушал рассказ Эрики.
- Генрих Шольц... - повторил он, - где-то я уже слышал это имя. Но где
и что?
Неожиданно Эрика порывистым движением схватила его за руку:
- Смотри, это же русский и его друг Шольц. Они идут сюда...
От гостиницы по тропинке вдоль берега бухты действительно шли двое
мужчин. Неожиданно Гросс посмотрел вправо и тотчас вскочил на ноги: на
взморье за мысом быстро всплывала подводная лодка, та самая, перископ
которой они с Эрикой недавно заметили.
Крюгер оставил пачку советских газет. Можайцев просматривал статьи,
корреспонденции с мест - черные строчки текста рассказывали о жизни там, на
родине, к которой он стремился, на родине - такой близкой и все еще
далекой. Можайцев ладонями с силой сжал виски: он был в отчаянии.
Существование за океаном, долгие годы работы, которую он выполнял, не
всегда понимая, для чего и кому эта работа нужна, - затем уединенное,
поднадзорное пребывание в Брайт-ривер, все это отнюдь не способствовало
развитию в нем самостоятельности и уверенности, в которых он сейчас весьма
нуждался. После долгих лет такой жизни Можайцев словно очнулся от кошмара:
мир был ослепительно хорош, но полон опасностей. Где-то вокруг шныряли люди
Прайса и Харвуда, но где и кто они и как их можно провести, чтобы
благополучно вернуться на родину, - этого он не знал, во всем этом отлично
разбирался только Генрих Шольц. Однако Шольц, как назло, не появлялся.
Снова - в который уже раз за эти дни! - вставала перед Можайцевым его
жизнь на чужбине... Его отец работал на одном из заводов в Москве, слыл
талантливым инженером. Его ценили как специалиста и жалели как человека, уж
очень был он замкнут, нелюдим. Но что ж поделать - таков характер. И никому
в голову не приходило, что человека гложет обида, обида за блага, которые
революция отняла еще у его деда и которые, не будь революции, по наследству
перешли бы к нему. Держался особняком, таился и все чего-то смутно ждал.
Война застала его с женой и маленьким сыном Вадимом неподалеку от нашей
западной границы - проводил отпуск у родственников. Эвакуироваться не
успел, да и не очень старался, жадно хотел посмотреть и прикинуть, чего ему
можно ожидать от немцев, на что рассчитывать. Скоро понял - и рассчитывать
не на что, и связываться с ними он не будет, помогать им грабить и убивать
своих же русских людей он не станет, не такой. В услужение к оккупантам не
пошел, но и от партизан хоронился. Запил. Специальность скрывал. Устроился
счетоводом. Прикинулся хворым. Так и жил под немцами почти всю войну. В
конце сорок четвертого сунули его с женой и парнишкой в вагон для скота и
как скот погнали в Германию. Где-то за Рейном бросили Можайцевых в
концлагерь: голод, холод, избиения... Но весной сорок пятого появились
американцы. Заключенных концлагеря стали сортировать по одним янки понятным
признакам. Можайцев решил: от друзей-союзников таиться незачем и раскрылся
перед американским офицером, как у попа на исповеди. Его быстренько
перебросили в лагерь для перемещенных лиц, но на самый короткий срок.
Узнав, что он опытный специалист, а Советскую власть считает для себя чужой
и враждебной - его посадили на корабль и переправили за океан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26