Пока женщины обменивались соображениями, Годдарт встал из-за стола,
прошелся по коридору, размялся.
Облик Лиховой становился ему теперь понятнее, он даже пошевелил
губами, не в силах справиться с удивлением: прожить всю жизнь среди
советских людей и остаться вот такой, какая она есть, - это же надо уметь!
У Годдарта мелькнула мысль: а вдруг ему придется долго общаться с
ней... Он возвратился в комнату, уселся на диване и стал внимательно
слушать. Говорила почти исключительно Лихова.
- Мы живем по закону всемирного безобразия, - соловьем разливалась
она, - и если еще отречься от существования потусторонней загробной жизни,
то что же нам остается! Тогда я первая - веревку на шею... - у нее
неожиданно краснели глаза, но Годдарт отлично понимал, что все это игра; уж
эта-то ни при каких обстоятельствах вешаться не станет. Она явно
кокетничала перед посетительницей, говоря, что у нее имеются свои,
персональные, не только садовник и шофер, но и духовник, к которому она
систематически ходит на исповеди, то в "кулич и пасху", то в Никольский
собор.
- Да, да, - торопливо соглашалась женщина, - что-то есть свыше нас,
над нами, - она вопросительно смотрела на Годдарта, желая убедиться, что
тот не смеется над ней.
Годдарт чувствовал себя как в зверинце: Библию, Евангелие, псалтыри,
молитвенники, которые он заметил и на столике и на этажерке, он не ожидал
встретить здесь так скоро.
После ухода врачихи Годдарт прямо спросил хозяйку, не думает ли она о
том, чтобы уйти от мира, где вс„ суета, в тихую обитель, в монастырь. И
тотчас почувствовал, что допустил промах. Лихова, внимательно посмотрев на
него, сказала:
- Да, конечно, разве отец Геронтий не говорил вам об этом?
Отец Геронтий, естественно, ничего Годдарту не сообщал, и это
поставило его теперь в щекотливое положение.
- Он что-то упоминал, - осторожно увильнул разведчик.
Лихова вышла в другую комнату и принесла оттуда пачку писем.
Оказывается, кроме бесчисленных святых отцов, о которых Годдарту довелось
услышать в этот вечер, у этой странной ученой была еще уйма друзей и
другого сорта: святые "матери" и "сестры", весьма ей близкие и, по ее
словам, "вещие". Вот через них-то и велась главным образом переписка с
Ясногорским монастырем, но все дело упиралось, как понял разведчик, в
жадность возмечтавшей о тихой обители мирянки Лиховой - она никак не могла
придумать что-нибудь такое, что позволило бы ей пользоваться такими
атрибутами суетного мира, как ее автомобиль "Москвич" и дача за городом.
Отец Геронтий, кажется, нашел приемлемое для нее решение - она пока будет
"послушницей в миру": и не в монастыре и в то же время подчиняться его
приказам. Знать об этом, понятно, никто не должен - отец Геронтий наложил
на нее строгий обет молчания. Вот оно что - "послушница в миру"! Ловко
сработано, ничего не скажешь. Теперь Годдарту стало ясно, здесь ему можно
прятаться столько времени, сколько будет необходимо до отъезда в Москву, до
сигнала, который он получит от Грина. Тут он может устроиться по своему
усмотрению, от имени неведомого ему отца Геронтия, командуя этой выжившей
из ума ханжой.
Под монотонное бормотанье Лиховой, читавшей ему письма из монастыря,
Годдарт стал думать о своем и неожиданно вздрогнул: перед его мысленным
взором предстали красавица Сатановская, пани Мария, потом полянка в лесу,
труп убитой им женщины и советский офицер-пограничник... Почему он,
Годдарт, уверен в его, офицера, смерти, убежден в его гибели от первого
выстрела из-за куста? В тот момент ему казалось, что все в порядке, но вот
по прошествии некоторого времени Годдарт отчетливо понял: не выстрелив еще
хотя бы раз, он допустил ошибку. Почему же он все-таки не задержался тогда
в лесу, не удостоверился в смерти пограничника? Должно быть потому, что
очень спешил, боялся опоздать на свидание с посланцем Грина, ведь если бы
тот уехал, не дождавшись его, Годдарт наверняка попал бы в руки чекистов. А
теперь он не мог обманывать себя - полной уверенности в том, что ему
удалось тогда отправить пограничника на тот свет, у него не было.
Появление Годдарта в Ленинграде не было случайностью. После того как
условленный срок возвращения женщины-проводника миновал, Сатановская
взволновалась: похоже было на провал. Если та живой попала в советскую
контрразведку, то кто знает? - может и не выдержать, испугаться, и тогда
сотрудники органов безопасности немедленно появятся на маршруте "Дрисса", а
сюда, в дом с каланчой-мезонином придут солдаты и офицеры польской
пограничной охраны. И тогда конец! Доллары, положенные на ее текущий счет в
лондонском банке, получать будет некому.
По одной ей известному каналу шпионской связи срочно сообщила своим
шефам о случившемся и просила дальнейших распоряжений.
Сатановской почему-то казалось, что уж теперь-то, когда ей явно
угрожает опасность, ей прикажут перебираться на Запад. Однако приказ пришел
совсем иной - она должна до последней возможности оставаться на месте.
Стало быть, ее обрекли! Страх впервые за последние годы охватил молодую
женщину, страх, который уже не могло заглушить вино.
Шли дни, на маршрут "Дрисса" чекисты, кажется, не стали, но сообщение
Сатановской сделало свое дело: на всякий случай Годдарту запретили
приближаться к советской столице. Тревожная мысль, мелькнувшая в голове
Годдарта в первый вечер его нелегального пребывания в квартире Лиховой, к
резиденту пришла значительно раньше:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26