Кокон, оберегавший Зурвана, был
прострелен, и сквозь образовавшиеся отверстия проскакивали голоса и
мелькали лица и руки тех, других.
Они что-то бормотали ему, рассматривали и ощупывали его.
А началось все лишь после того, как ему - с гораздо большим трудом,
чем обычно, - удалось взять себя в руки, пройти необходимую метаморфозу
мысленной молитвы. (Не Боб Тингл ли высказывался подобным образом? Не
Уайту Реппу ли принадлежат метафоры вроде "пройтись утюгом" или
"прострелить кокон"? А может быть, это Чарли Ом подкинул мысль о том, что
его кто-то "ощупывает"? - словечко-то из его лексикона?)
Он отчетливо понимал, хоть и предпочел бы, чтобы этого не было вовсе,
что ветры недавнего прошлого продувают его насквозь, словно изодранный
парус, и фрагментарные черты личностей его коллег-двойников сочатся через
него, как молотый перец через ситечко.
"Прекратить! Прекратить это!" - мысленно вопил он.
Несмотря на то, что среди всех семи ролей - возможно, только за
исключением Джефа Кэрда, - он обладал личностью наиболее сильной, он не
мог сейчас сопротивляться всей их энергии, их проявлениям. Они - их
способности и возможности - принадлежали не ему, но всем своим
обладателям, надвигавшимся на него с разных сторон с их мыслями и
неотвратимыми приказами. Его голову словно постригали со всех сторон, и
сила Отца Тома утекала подобно тому, как исчезло могущество Самсона, "семь
кос головы" которого отрезали филистимляне, наученные его возлюбленной
красавицей Далилой; коварной и жизнерадостной парикмахершей Вельзевула.
- Прекратите это! - вопил Зурван. - Это опасно.
("Черт побери, это действительно очень опасно! - голос Кэрда звучал
издалека, но, казалось, что он приближается с каждым словом. - Да заткнись
ты, Тингл! Мы вот-вот умрем, а ты тут шутки шуткуешь!")
Зурван громко так, что голос его звенел по всей квартире, сказал:
- Именем света Божественного приказываю вам вернуться в ту темноту,
из которой вы пришли!
("Хрен тебе!" - невозмутимо отреагировал Чарли Ом.)
("Хоть бы улыбнулся, когда выражаешься, - заметил Уайт Репп. - Да ну
же, ребята. Вот сейчас развлечемся от души. Кажется, у нас тут скоро
линчевание маячит. Если мы не соберемся вместе, не объединим свои силы,
нас поодиночке непременно перевешают на суках. Вот и будем там болтаться
вместе с кислыми яблоками - не лучше, и не хуже. Наш брат в таком трудном
положении - словно на вертел нанизан. Заткнитесь все. Дадим ему
возможность спасти нашу шкуру. А уж потом устроим разбирательство, кто тут
из нас самая главная шишка. Это единственный способ...")
("Квартира Тони Хорн, - сказал Кэрд. - Быстрей туда! Это единственное
место, где мы будем в безопасности! По крайней мере, на какое-то время!")
- Тони Хорн? - вслух переспросил Зурван.
("Да, ты помнишь ее, не так ли?")
("Да, - сказал Джим Дунски, - если я могу вспомнить, то что тебе
мешает? Кэрду дали на это разрешение, ты забыл? Его... наш... друг
комиссар-генерал Энтони Хорн. Она сказала, что в случае опасности
позволяет воспользоваться этой возможностью. Сейчас как раз такой
случай!")
("Она - тоже иммер, - напомнил Боб Тингл. - Однажды иммер - всегда
Иммер. Это не каламбур. Она выдаст меня... я хотел сказать - нас".)
("До Вторника она ничего не узнает, - сказал Кэрд. - Давай, Зурван,
отправляйся! Держи хвост бубликом!")
Молчал только один Вилл Ишарашвили. Не оттого ли, что пока не знал,
что произошло? Или потому, что, будучи последним во всей цепочке, если,
конечно, считать, начиная со Вторника, он представлял и самое слабое ее
звено. Его голос не может прозвучать в общем хоре, пока он не проснется
завтра утром? А если так, ему уже никогда не суждено заговорить. И
проснуться ему уже не удастся. Так и умрет во сне.
Это обстоятельство еще более возмутило Зурвана. Если завтра он не
станет Ишарашвили, то кем же тогда он будет? Может ли он пребывать самим
собой, то есть Томом Зурваном? Ничего другого ему не оставалось. По
крайней мере, погибать он не собирался.
- О Господи, прости меня! - воскликнул он. - Я думаю только о себе! Я
отказался от братьев своих! Я - чудовище, я - Петр [библеизм; по преданию
евангелистов, апостол Петр непрестанно свидетельствует Христу свою любовь
и преданность, но по свершении тайной вечери Христос предрекает его
троекратное отречение "в эту ночь, прежде нежели пропоет петух"; в
дальнейшем Петр не только трижды отрекается от Христа, но и клянется, что
не знает Иисуса], предавший своего Учителя еще до того, как трижды пропел
петух!
("Петр! Петух! Ну и идиот же ты! - встрял Чарли Ом. - Перестань нести
это благочестивое дерьмо! Да и сообща пора действовать! Отправляйся
спасать наши задницы!")
("Я не стал бы говорить в таком тоне, - заметил Джеф Кэрд, - но
все-таки этот малыш прав. Прячься! Сейчас же! Иди в квартиру Хорн! Ради
Бога, быстрее, органики уже, наверно, стоят у дверей! Или иммеры того и
гляди нагрянут! Тебе надо избавиться от всего, что связывает нас! Иди!")
На какое-то время голоса смолкли, оставили Зурвана в покое. Влившись
в поток уличного движения и направляясь к каналу, он почувствовал себя
значительно увереннее. Никаких видимых причин на это вроде бы не было, но
и самообладание часто приходит не в результате какого-то богатого опыта, а
из врожденной веры в самого себя.
Ему предстояло настоящее сражение, чтобы сделать то, что, как
подсказывал здравый смысл, действительно следовало сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111