Я прекрасно
понимаю, как надо остерегаться, я не только не рвусь к прессе, я не знаю, в
какой рукав голову спрятать от её беспощадной осады.
Так я и не вышел к репортёрам. Уже темно, спать бы? Жена Хееба даёт мне
снотворное, всё равно не спится. Дохнуть бы воздуха. В полной темноте выхожу
на балкон, 4-го этажа, с задней стороны дома, подышать в тишине, - и вдруг
зажигается сильный прожектор, на меня, уловили! сфотографировали! ещё
который раз. Не дают дохнуть. Ухожу с балкона. Ещё какие-то таблетки.
В суматоху цюрихской вокзальной встречи угодил и Никита Струве - третья
вершина Опорного Треугольника. А Цюрих, оказывается, подходящее место: тут и
адвокат, сюда из Вены легко приехать Бетте, из Парижа, вот, Никите. Отсюда
легче распутывать наши дела, запутанные конспирацией. А ведь ждутся ещё и
арьергардные бои за "невидимок", кого ГБ прижмёт.
Был отдалённый друг за Железным Занавесом - а вот проступает и вживе.
Невысокого роста, в очках, не поражая наружностью, ни тем более одеждой,
лишь бы удовлетворительна, это и на мой вкус. А - быстрый, проницательный
взгляд, но не для того, чтобы произвести впечатление на собеседника, а себе
самому в заметку и в соображение. С Никитой Алексеевичем оказалось всё так
просто и взаимопонятно, как если б его не отделяла целая жизнь за границей:
духом - он всё время жил в России, и особенно в её литературных, философских
и богословских проявлениях на чужбине. В 1963 он книгой "Христиане в СССР"
вовремя оповестил Запад о хрущёвских гонениях на Церковь. Вместе с тем -
широкий эрудит и в западной культуре. (Кончил Сорбонну, пробовал древние
языки, арабский и их философию; остановился на русском языке, литературе.)
Очень деликатен (не мешает ли это ему в издательской деятельности, там надо
уметь быть суровым); как бы опасался проявить настойчивость, а всё
высказывал в виде предположений (к этой его манере ещё надо привыкнуть, не
пропускать его беглых замечаний). Ещё больше опасался впасть в пафос и при
малом к тому повороте высмеивал сам себя.
И вот досталось ему после провала "Архипелага" тайком-тайком готовить взрыв
1-го тома, главный удар в моём бою с ГБ. Пришлась публикация даже раньше,
чем я надеялся, - ещё прежде русского Рождества и даже до Нового года; и
несмотря на каникулярную на Западе пору - какой ураган звонков, запросов и
требований обрушился на издательство "Имка" тут же.
Дел у нас с ним предстояло множество. 2-й том "Архипелага" перестал быть
таким срочным, как нам виделось в Москве, уж я теперь не так торопил. Но вот
надо было срочно заново печатать брошюру "Письма вождям": уже готовое
издание всё теперь не годилось из-за последних исправлений. А пора начинать
и французский перевод "Телёнка" (плёнки ещё раньше прибыли тайным каналом).
А ещё пора... Да все возможные публикации хотел бы я гнать скорей, скорей.
Дальше не помню, какая-то карусель дня два-три. Ездили с супругами Видмерами
(жена Элизабет оказалась сердечнейшая), с Беттой и со Струве в горы,
посмотреть дом Видмеров, предлагаемый мне для уединённой работы. (Только тем
оторвались от потока репортёрских машин, что штадтпрезидент своей властью
устроил сразу позади нас трёхминутный запрет проезда.) Домик этот, на
предгорном хребтике, очень мне понравился: вот уж поработаю!
Зачем-то нужна была мне большая лупа, наверно наши вывезенные плёнки
рассматривать. Заходим с Беттой в магазинчик, выбираю удобную лупу -
продавец со страстью отказывается брать с меня деньги; препираемся, но так и
пришлось взять подарком (и очень к ней потом привык). Посещаем внушительную
адвокатскую контору Хееба на главной улице Цюриха, Банхофштрассе, тут в
штате и жена, и сын его Герберт, симпатичный умный молодой человек, тоже тут
служит, и ещё какая-то девица, и множество каких-то папок, папок, не до
этого мне теперь. Да мне и очки срочно нужны, по соседству заказываю очки.
Потом мы всей компанией должны где-то пообедать, и тут я их всех (кроме
Бетты) поражаю, что в ресторан не хочу: истомляет меня эта чинная
обстановка, размеренно-медленный (потеря времени!) культ поедания,
смакования, за всю советскую жизнь, 55 лет, кажется раза два только и был я
в ресторане, по неотклонимости (да ведь и жил на обочинах жизни и постоянно
без денег). Сейчас, да при всеобщем внимании, появиться в ресторане - мне со
стыда сгореть. Хееб явно шокирован, но я прошу ехать в какую-нибудь простую
столовую, да чтобы побыстрей. Хееб с Беттой советуются, не без труда
находят, вне центра города, столовую при каком-то производстве. Рабочие и
служащие густо сидят, видят меня, узнают, приветствуют, корреспондентов в
этом месте почему-то не помню. Но по улицам они нас сопровождают и
бесцеремонно подсовывают к моему рту длинные свои микрофонные палки:
записать, о чём я разговариваю со спутниками. Не только ни о чём секретном,
но вообще ни о чём нельзя сказать, чтоб не разнесли тут же в эфир. Меня
взрывает: я требую, чтоб они прекратили и отвязались: "Да вы хуже гебистов!"
Отношения мои с прессой всё портятся и портятся.
Но главное же! - ленинский дом посмотреть, Шпигельгассе. Какое скрещение,
какая удача! почти не выбирая, попал я на жилу "Октября Шестнадцатого", на
продолжение начатых ленинских глав! В первую же прогулку и идём с Беттой. (А
зря: получилась необдуманная демонстрация, в газетах написали: пришёл
поклониться дому Ленина!) Предвкушаю, сколько теперь могу в Цюрихе собрать
ленинских материалов.
Как раз в эту прогулку настиг меня на улице Фрэнк Крепо из Ассошиэйтед
Пресс, тот милый благородный Крепо, который так помог мне в разгар
встречного боя, утвердиться тогда на ногах, - и как же теперь отказать ему в
интервью в благодарность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15