- Брат английского не знает, он настоящий китаец, - улыбнулся Ку, - и, как истинный старый китаец, постоянно сидит дома.
Он достал две сигары.
- Кубинские. Хотите?
- Спасибо.
- Мне хочется быть похожим на Кастро, - хохотнул он, - жаль, что нет бороды. Вы давно носите бороду?
- С рождения, - пошутил я.
Мистер Ку заколыхался от смеха - сразу видно воспитанного человека.
- У нас тысяча двести рабочих, - говорил он. - Мы с братом считаем, что профсоюз необходим. У нас есть профсоюз, и он соответствующим образом регулирует наши отношения. Впрочем, мои рабочие - китайцы, и отношения работодателя и рабочего у нас тоже особые. Мы все: одни - скрывая, другие афишируя, верим в Будду, в изначалие добра и силы, в предначертанность бытия. Я ненавижу только одну нацию на земле - американцев. Они следят за мной, когда я бываю в Нью-Йорке. Однажды они привезли меня в полицию, чтобы взять отпечатки пальцев, - они выяснили, что я рожден в Китае. Как будто не понятно по моему лицу, что я рожден не в Далласе! А я их нарочно пугаю: захожу в коммунистические посольства в Вашингтоне. Захожу, листаю литературу, спрашиваю, можно ли мне получить визу, а когда мне предлагают: "Дайте ваши документы", я отвечаю: "Хорошо, дам" - и выхожу с очень важным и серьезным видом. Бедные шпики сходят с ума, наблюдая за мной все то время, пока я живу в Штатах. Ну, а Мао, - он усмехнулся, - что Мао? Выводить суждение можно лишь в том случае, если знаешь всю правду. А никто не знает всей правды о сегодняшнем Китае. Можно только строить предположения. Я бизнесмен, я не оперирую предположениями. Но я китаец, и я, конечно, очень интересуюсь, что же происходит на "мэйнленде".
И облака здесь были совсем иные: они громоздились в прозрачной голубизне неба белыми снежными пиками. Вершины были освещены багровым солнцем, стальные основания, казалось, вросли в густую зелень моря. Я вспомнил моряцкую присказку: "Если тучи громоздятся в виде башен или скал, надо бури опасаться, налетит жестокий шквал".
В динамиках нашей "Кометы" зашипело, затрещало, и низкий бас объявил:
- Добрый день, леди и джентльмены! Говорит командир вашего воздушного корабля. Через восемь минут мы приземлимся в аэропорту Кота-Кинабалу, столице Сабаха. Прошу надеть привязные ремни и воздержаться от курения.
Протащив акулье брюхо самолета над бело-песчаными пляжами, над пенной кромкой моря, над каучуковыми плантациями, турбины взревели в последний раз, теперь уже помогая гасить скорость, и колеса коснулись земли Калимантана.
Жара была неописуемой - пострашнее сорокапятиградусной сингапурской. Аэропорт маленький, эркондишен здесь еще нет, и, когда вас обступает с десяток гостиничных агентов, становится совсем уж невыносимо жарко; каждый красочно, настойчиво и ужасно громко рекламирует свой отель. Старичок, стоявший чуть поодаль, держал, как и остальные, в руках буклетик своего отеля, но не кричал и активности проявлять никакой, как видно, не намеревался.
- Что у вас? - спросил я. Порой в рекламе лучшая реклама - молчание: оно как золото.
- У меня "Борнео", - ответил он гордо. - На берегу океана. С кондишен и тишиной. От города четыре мили. Дорога на такси шесть местных долларов. Ничего иного, кроме хорошего отдыха, гарантировать не можем.
..:Темнеет на Борнео быстро: только что раскаленный шар солнца катился по вороненой океанской стали, только что листья кокосовых пальм жирно блестели в его тугих, мощных лучах, как вдруг светило нырнуло в воду, сделалось сумеречно, и диковинных расцветок птицы стали черными, и розовые малыши крабы, носившиеся по громадному белому пляжу, превратились в страшненьких паучков, и белая лошадь, на которой лихо проехала юная англичанка, вовсе исчезла в темноте, по-тропически густой и непроглядной, и костер, разведенный на берегу, под пальмами, еще десять минут назад казавшийся бесцветным, стал черно-красным, и даже было слышно, как шипят и выстреливают фейерверковыми искрами маленькие поленца какого-то диковинного, как и все здесь, деревца.
От костра отделились две фигурки: мужчина нес что-то под мышкой, а рядом с ним, подпрыгивая на одной ноге, бежала маленькая девчушка. Камбакао, человек из народности кадазан, с дочкой Марианной подошел к берегу моря, сбросил тапочки и исчез в густо-фиолетовой бездне моря.
Камбакао говорит по-английски. После получения Малайзией независимости он начал работать помощником врача - так здесь называются санитары. Со мной он говорит по-английски, а с десятилетней дочкой Марианной - на своем родном языке кадазан. Марианна скачет на одной ноге в море, плавать она пока еще не умеет, но ловка и в воду забирается до тех пор, пока можно подпрыгивать, захватывать воздух, опускаться на теплое, ровное песчаное дно и снова подпрыгивать, держа в руках шест: на нем Камбакао закрепит белую капроновую сеть - он ловит рыбу. У Камбакао зуб не попадает на зуб: вода, по его словам, холодная - "всего" тридцать градусов.
- Хорошо, что нет луны, - говорит он шепотом, - значит, у нас будет рыба.
Шепотом он говорит потому, что рожден в джунглях. Там знают повадку рыбы и нрав зверя. Настоящие ловцы, охотники и рыболовы всегда говорят тихо: они боятся спугнуть зверя.
Лишь после того, как Малайзия стала независимой, Камбакао переехал в город.
- Я и сейчас езжу отдыхать в джунгли. Там в реках большие рыбы. А в джунглях много кабанов. Я уж разучился бить их копьем: я не могу метнуть копье дальше чем на тридцать метров, позор какой, а? Обезьян мой отец до сих пор бьет стрелами, которые надо выдувать из деревянного ствола. Я тоже бью их так, - улыбается он, - отравленными стрелами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80