Это люди, не знавшие войны, это люди, обязанные (по Конституции) окончить десять классов, получив там знания, к уровню которых мы подбирались на третьих и четвертых курсах институтов еще десять - двадцать лет назад.
Проводя социологические опросы читательского мнения в стране, мы сможем определить для себя очень много нового, принципиально для нас важного. Мы сможем определить для себя то, что поможет нам в той конкретной работе, которую предстоит проводить - чем дальше, тем слаженней и четче. Когда мы сейчас обращаемся к Госплану Союза и к Министерству бумажной и целлюлозной промышленности, когда мы браним, и, вероятно, справедливо браним, полиграфическую промышленность, мы выступаем в роли некиих абстрактно вещающих оракулов. Но время - новое время, исповедующее идеи плюс факты и цифры, предполагает деловой разговор, когда слова и требования подтверждаются математически точными выкладками, ибо мы говорим не столько от имени 7 тысяч членов Союза писателей, но от имени 250 миллионов сограждан. Не знаю, как кто, а для меня были шоковыми посещения ряда библиотек. То, что мы считаем "затвержденной литературной ценностью", стоит и пылится на полках, а то, мимо чего проходит критика, расхватывается моментально, читатели выстраиваются в очередь. Пора, видимо, провести совещание, совместное совещание писателей, издателей, библиотекарей и педагогов, для того чтобы отладить нашу работу на будущее.
Я помню, как весной 1968 года самолет полярной авиации, пилотируемый Героем Советского Союза Константином Михаленко (человек этот, кстати сказать, совмещает в своем лице две профессии - в свободное время, в период полярного лета, он пишет пейзажи, а в длинные дни полярной зимы трещит на пишущей машинке - в маленьком "балке" полярной станции он работает над своими книгами, три из которых уже изданы нашими издательствами), приземлился на изломанной льдине возле дрейфующей станции "Северный полюс - 13". Было принято решение о срочной эвакуации, потому что положение было сугубо угрожающим. Михаленко забрал с собой почти всех зимовщиков, и на льдине осталось семь человек: начальник станции, радист, метеоролог, моторист, доктор, ученый-исследователь из Арктического и Антарктического института и я, - журналист из "Правды". Чтобы не терять зря времени, поджидая возвращения Михаленко, ученый из Ленинграда начал свою - в высшей мере интересную - работу: он проводил социологические тесты на совместимость. Среди этих тестов был один, имеющий к нам, писателям, самое прямое отношение: "Какую литературу вы читаете? Каким жанром вы увлечены более всего?" Ответы, полученные в результате тайного голосования, были занятны - четыре человека высказались за литературу научно-художественную, два человека сообщили, что они читают классику, и один ответил: "Ничего, кроме сказок, читать не хочу". Этот социологический опрос полярников - настоящих солдат науки и настоящих читателей - на разломанной льдине, опрос в тревожные часы ожидания, мог бы показаться частностью, крайней частностью. Однако в этом году в Париже советский редактор журнала "Курьер ЮНЕСКО" Георгий Стеценко сказал мне, что, по данным ООН, более половины читающего населения земного шара сейчас тяготеют к литературе факта, то есть к литературе, несущей в себе оптимальный заряд информации.
...Я предвижу возможные обвинения в некоем "математическом уклоне", в некоей "научно-технической оппозиции" традициям изящной словесности. Однако если взять рассказы Чехова, то каждый из них наполнен информацией до такой степени, что невольно убеждаешься - чувство конкретно и предметно, как номер дома и описание внешности человека, если только сделано это руками мастера, великолепно ощущающего время и те новации, которые время ежеминутно, ежечасно и ежедневно привносит в мир. Мы все восхищались и будем восхищаться великим поэтом Цадаса: он пел мир, который видел окрест; он жил на свете много лет, и он многое помнил, но ведь вошел он в литературу своими песнями о наших днях, о новом, а не о том, что ушло.
К сожалению, многие наши литераторы - отнюдь не столетние - упоенно поют прошлое, которое ушло безвозвратно.
Некоторые литераторы, видимо, оказались не подготовленными к тому уровню научно-технического прогресса, которого достигла наша страна в результате победы революции. Получается "вилка": с одной стороны - уровень знаний, обязательных для школьника, студента, квалифицированного рабочего, инженера, врача, пилота; с другой - уровень знаний, которыми располагает иной литератор, не поднимающийся в своем творчестве выше своих юношеских воспоминаний. Литература памяти, "локальная литература", сейчас может оказаться фактором девальвации слова и мысли. Читатели ищут ответов на вопросы, тревожащие их. А если читатель образованнее писателя - тогда как?
Когда я говорю о том, что информация, заложенная в литературе, стала вопросом политики, я отнюдь не голословен. О сиюминутных процессах, происходящих в обществе, человечество судит по газетам, по передачам телевидения и радио, иногда по слухам, хорошо проверенным или же хорошо организованным. Но история общества остается навечно в памяти поколений, лишь если искусство оставит свою коллективную роспись на стенах того здания, в котором мы все вместе имеем высокую честь и не менее высокую ответственность жить. Было бы неверно понукать нашу литературу и требовать от нее немедленного ответа на те сложнейшие вопросы, которые выдвинула, выдвигает и будет выдвигать жизнь. Но тенденция позволяет прогнозировать. Приходится поэтому признать, что одной из тенденций нашей литературы стала определенная неторопливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80