- Понимаешь, - говорил Токато, - дух самурая - это дух войны. Теперь война не в почете, но дух самурая пытаются сохранить, потому что, с одной стороны, это национальная традиция, а с другой, - громадная идейная сила, которая выгодна власть имущим: ведь идейную силу можно при надобности вооружить. Сейчас в пропаганде проскальзывает такая нотка, что, мол, сегодняшний "самурайский дух" - это дух самообороны, то есть это никак не агрессивно, это направлено только на то, чтобы сохранить Японию. Хотел бы верить, что это так. Но ведь дух самурая может поддержать только старший в семье. Преемственность это наша традиция. А старший в доме помнит о самурае времен 1945 года. И поэтому нельзя сказать, что проблема "самурайского духа" исчезла. Ведь некоторые вспоминают о минувших годах с тоской, ненавидят все новое... Масса людей была воспитана в ненависти к левым, она жила традициями прошлого века. От отца ненависть к новому передается сыну. У нас была мощная армия, ее пронизывал дух реакции. Разве ты думаешь, что все смирились с поражением шовинистической доктрины? Семья - это надежда Японии и одновременно угроза ее будущему. Ведь у нас за телевизор платит не "человек", а "семья". Компания "Эн Эйч Кэй" получает деньги с японских семей, а не с тех, кто покупает телевизор. Купить может сын, платить будет семья. Женятся у нас не люди, а семьи: "Семья Танако женится на семье Масуда". Вновь создаваемые семьи в пригородах и провинциальных центрах, там, где, например, молодые текстильщицы выходят замуж за париев из деревни, - это новые резервы, как это ни странно, для сохранения "самурайского духа", ибо слабым нужны сильные защитники. В принципе самурай это одинокий рыцарь, который творит добро, сражаясь один на один с миром зла. Меня, например, некоторые в семье считают потерянным, ибо я шучу над "самурайским духом", хотя какие-то элементы самурайского воспитания способность сносить лишения, не бояться голода, горя и смерти - помогли мне стать художником, выдержать многолетнюю борьбу за жизнь. - Токато усмехнулся. - Давай выпьем за художников, которые посвятили себя борьбе за свободу народа, но защищают искусство силой "самурайского духа"! (Майама-сан, великая и добрая актриса, говорила: - Когда вам будет плохо и вы не сможете писать, когда вы разлюбите или полюбите, когда ваши дети будут счастливы или будут горевать, запомните, что "кризис" составлен из двух китайских иероглифов: первый означает "опасность", второй - "возможность".)
Опустил в мой прокатный телевизор сто иен. Теперь можно два часа смотреть программу. Показывали выступление гастролирующего в Токио джаза. Мулатка пела песню "Письмо солдату во Вьетнам". Слова чудовищные: "Я помню твой поцелуй, и я не могу без тебя, и я поехала к тебе домой; твой брат - самый ловкий парень в Штатах, а мать была слишком добра к нам".
Падение эстетического эталона свидетельствует о скатывании общества к утилитаризму, но в то же время на фоне упадка всегда ярче видится талантливое. Имена Поллака и Крамера знают не только в Америке, ибо они говорят правду...
В пять утра в отель приехал мой старый друг по Институту востоковедения, дипломат Михаил Ефимов. Отправились на рыбный рынок Цукидзи. Ехали по рассветающей, пустой Гинзе. Красота зданий контрастировала с грязью. Перевернутые урны, окурки, обрывки бумаги. Впервые в Японии я воочию видел нечистоплотность. "Гинза - это не Япония, - сказали мне потом друзья, - это космополитический центр Токио, где развлекаются не так, как это у нас принято, и пьют холодное виски вместо горячего саке". Горели голубые фонари - одинокие на фоне пустого мглистого неба. Бездомные собаки бродили среди машин. Было холодно, и ветер был осенний.
Рынок начинается с паркинга машин. Это очень трудно - в пять утра запарковать машину неподалеку от Цукидзи, потому что сюда на рассвете съезжаются со всего Токио. (Сразу поймал себя на слове - мы привыкли утрировать: если бы весь Токио съехался в Цукидзи, то в городе остановилось бы движение на месяц.)
Следом за паркингом начинается крытый рынок. Вы попадаете в сказочное царство моря. Вы проходите сквозь горы свежих, еще шевелящихся осьминогов, улиток, устриц, морских ежей. Здесь икру продают на пуды. Когда я попросил на рынке попробовать немножечко "икуры" (это красная икра), мне протянули стерильно чистую столовую ложку. Я достал деньги, ко юноша продавец лишь покачал головой: "Не надо денег, ложка икры - это сабис". "Сабис" - японское произношение английского "сервис". Я должен попробовать икру, и если удостоверюсь, что она прекрасна, икринка к икринке, - икры будет продано больше. На здоровье пробуйте, не надо мелочиться в серьезном деле: люди останавливаются около прилавка, - значит, именно там надо покупать!
Огромное количество огненно-красных спрутов; икра здесь тоже всех цветов розовая, темно-красная, серая... Рыбы - фиолетовые, красные, синие, серебряные.
Мы прошли сквозь рынок. Все было готово к торговле. "Дары моря" еще шевелились, поскрипывали, издавали какие-то странные, тревожные, глубинные звуки.
Вышли на набережную. Здесь - рыбный порт, "Площадь аукциона". Триста метров в длину, сто в ширину. Вся эта площадь была выложена тунцами. На боку каждой рыбины вес и номер. Хвост отрублен, брюхо вспорото.
Начался аукцион оптовиков, которые затем эту рыбу будут продавать в розничную торговлю.
Оптовик звонит в колокольчик - это значит: готов продать свою партию тунца. Со всех сторон к нему бегут десятки розничных торговцев. Они бегут, ловко перепрыгивая через тунцов, никто не споткнется, никто не упадет. Оптовик выкрикивает пронзительней-шим голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80