- Удалось... - совсем обессиленно проговорил он. - Надо же... Как мы
похожи. Как мы все-таки похожи...
- Что ты сделал? Так горячо внутри... и хорошо, ясно... Пульс даже в
пальцах слышно...
- Поднял фильтрацию.
- Что?
Он помолчал, вяло прикидывая, как объяснить. Сказал:
- Теперь ты - как я.
Обеими ладошками она захлопнула себе рот, а потом схватила его руку и
прильнула к ней губами.
- Совсем-совсем?
Он не ответил.
- Ты кто?
Он не ответил. Его знобило. Он сидел с закрытыми глазами, коротко и
тяжело дыша, распластавшись по стене спиной и плечами. Тогда она снова
уткнулась в его ладонь и перепугалась, поняв, какой эта ладонь стала
теперь немощной и холодной. Некоторое время она дышала на его пальцы,
робко и беззвучно пытаясь их согреть. Минут через десять его дыхание стало
глубже и реже. Она спросила едва слышно:
- Ты спишь?
- Нет, - ответил он безжизненно. - Просто очень устал. Прости, малыш.
- Поспи.
- Очень устал. Не уснуть.
Она прыснула и тут же, словно извиняясь, опять прижала его ладонь к
губам. Потом все же пояснила:
- Я, например, когда устала, засыпаю буквально пока ложусь.
Он усмехнулся. Рука его постепенно отогревалась.
- Я люблю спать, - призналась она. - Сны так люблю... Тебе снятся
сны?
- Конечно.
- Про что?
- Про Землю.
- Про что? - не поняла она.
Он не ответил. Она подождала, потом вздохнула:
- Как странно все...
Он встрепенулся. Жадно полыхнув на нее глазами, спросил
скороговоркой:
- Все - будто чужое, да? Не такое, как должно?!
Она опять вздохнула и пожала плечами.
- Да нет... не знаю. Какое есть.
Он сник.
- Я не то сказала? - испугалась она. Он не ответил. - Ты обиделся?
- Нет, что ты.
- Ты не обижайся на меня, пожалуйста. Я и так все время боюсь, - она
запнулась. - Знаешь, мне так хорошо никогда не было. Будто снова с мамой,
с папой - только еще смелее. Но такое чувство, что карабкаюсь уже
высоко-высоко, и сил нет держаться, и отпустить нельзя, потому что если
упадешь - разобьешься насмерть... Понимаешь?
Она была как на ладони перед ним. Он покивал, чуть улыбаясь: конечно,
понимаю. Ласково и молча погладил ее по голове.
- Ты добрый... У меня просто слезы наворачиваются, как я чувствую,
какой ты добрый. Ты еще кому-нибудь откроешь шарик?
Он сгорбился.
- Не знаю, малыш. Не знаю, что делать. Спасти от радиации и мора? Но
до войны не было ни того, ни другого - и что с того? Позвать звездолеты?
Мы помогать любим... Но вы-то что станете делать? Пять миллиардов вас
было!!
Затаив дыхание, она ждала, что он скажет еще. Он молчал. Тогда она
попросила несмело:
- Тетеньке открой, пожалуйста. Она тоже добрая.
Он засмеялся неприятным, беззвучным горьким смехом, и сейчас же у нее
болезненно вырвалось:
- Опять не то?..
- По знакомству, да? - зло спросил он.
- Господи, ну что теперь-то? Ты прямо весь в каких-то... в больных
гвоздях. Не знаешь, где зацепишь. У тетеньки, - добавила она возмущенно, -
таких капризных мужчин ни разу не было!
Он долго смотрел на нее с отстраненным изумлением, словно увидел в
первый раз. Затем холодно отчеканил:
- Все достойны спасения! Понимаешь? Все!
Осадил себя. Снова откинулся спиной на стену.
- Прости, малыш. Ты лучше не заводи меня.
Она перевела дух. Ей показалось, что сейчас он ее ударит.
- Буду заводить, - с отчаянной храбростью сказала она. - А ты говори
все-все. И я тебе.
Он помедлил, испытующе глядя ей в глаза. Она кивнула несколько раз,
не пряча взгляда.
- Я... считал себя лучше вас, - сказал он, стараясь говорить спокойно
и мерно. - Но оказалось, что не подличал и не врал только потому, что мне
ничего не надо было. А когда понадобилось - ого! Значит, если бы нуждался,
как вы, то подличал и врал бы, как вы? А ведь... ведь... триста лет
коммунизма у меня за спиной! Три века! Это, что ли, ничего не значит?!
Значит!! Значит, отдельный человек ни в чем не виноват! Просто на краю
люди сходят с ума! Это как боль, как туман. Невозможно побороть!! - он
вдруг понял, что кричит, и снова попытался овладеть собой. Вздохнул
медленно. - Люди такие разные... сложные... ты не представляешь. А на краю
людьми остаются только те, кто махнул на себя рукой. На краю остаются
только святые и мерзавцы. Одни махнули рукой на себя и стали святыми.
Другие махнули рукой на все, кроме себя, - и стали мерзавцами. А
остальные... то ли случая выбирать не представилось, то ли махнули на все
вообще... они никем не стали. И суть одна - беспомощность... Нет, надо
увести людей с края.
- Так ты нас уведешь? - зачарованно выдохнула она, наконец дождавшись
этих слов.
Стало тихо. Удивительно тихо. Ночь, как громадная вода, неслышно
текла над детскими головами.
- Просто не знаю, - пробормотал мальчик. - Просто не знаю, как
подступиться.
У нее опять слезы горячо наполнили гортань и переносье - такое
страдальческое лицо сделалось у него.
- Но ведь он же смог... - глухо сказал мальчик.
Она хотела спросить, кто смог и что, но он резко поднялся и -
взметнулась сзади, отставая, рубашка - подошел к вышибленному в звездную
ночь окну. Стоячее пламя над огарком вздрогнуло и заплескалось.
Рубашку-то извозил - страх, подумала девочка. Давно стирать пора, да
прокипятить бы с порошком... Прокипятишь тут, как же.
- Свеча догорает, - негромко сказала она.
Интересно, он бы обрадовался, если б я выстирала? Наверное, нет.
Наверное, даже бы не заметил. Наверное, его вообще ничем обыкновенным не
обрадуешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27