..
Да, я чувствовал себя виноватым перед Робертом. Или в долгу перед ним. Из-за всего того, о чем я толь--ко что рассказал. Наверное, потому я и говорил так с сестрой Роберта. Но не подействбвало ли на меня и ее поведение? Почему она сразу не открыла дверь? Не позвала меня в комнату? Даже не подала руку? Тревожило ее что-нибудь? Да и я сам разве не сказал «если что-нибудь случится» с такой мыслью: вдруг выяснится что-либо компрометирующее сестру Роберта, и я тогда постараюсь ради Роберта понять ее и помочь? Сейчас .мне трудно дать мотивировку своих поступков. Да и вообще, разве мы всегда говорим только то, что основательно продумано и взвешено? Во всяком случае, мои тогдашние слова были глупые, необдуманные.
— Да нет, ждать ничего не надо,— говорю я. Сестра Роберта молчит. Потом шепчет:
— Если бы знать, что будет дальше. Я опять начинаю торопливо:
— Скоро вся Эстония будет освобождена. Фашисты не в силах остановить наше наступление. Германия войну проиграет. Снова будет мир. Советская власть останется незыблемой. Так будет. А мира и советской власти бояться не надо.
На эти слова сестра Роберта отвечает молчанием.
Я вытаскиваю из планшета листок бумаги и пишу номер полевой почты моей части. Она берет у меня листок. Снимает руку с дверной ручки и вертит бумажку в пальцах.
— До свидания.
Это говорю я. Беру под козырек и добавляю:
— Мы с Робертом были друзьями. Хотел бы быть добрым другом и его дочери.
Сестра Роберта кивает головой, прощаясь. Глаза у нее по-прежнему странные. Смотрят неприязненно, недоверчиво, холодно.
Я поворачиваюсь и ухожу.
За последнее время эта встреча вспоминалась мне много раз. Не потому ли, что я так и не смог стать добрым другом дочери Роберта? Что Инге — так зовут дочь Роберта — и не хочет моей дружбы? И я понимаю ее. Чего стоит дружба, если она не подтверждена делом в самое трудное время?
Я не могу найти никакой другой причины, которая объясняла бы, почему я сейчас снова переживаю эту давнюю, много лет назад происшедшую встречу. Наверное, именно потому.
Я и тогда не забыл этого разговора. В начале декабря, когда наша часть вернулась с полуострова Сырве, я опять поехал в Таллин. Разыскал жену Роберта Анну. Видел и их дочку. Она была больше похожа на мать, но что-то в ее лице напоминало отца, особенно когда она улыбалась. Веселая и шаловливая, она словно и не была ребенком военных лет.
Анна произвела на меня приятное впечатление. Она как будто стала совсем другим человеком. Или я не умел раньше ее разглядеть? Не знаю. В ней было какое-то внутреннее обаяние. Я, наверное, смотрел на нее странным взглядом, потому что она вдруг беспокойно задвигалась и натянула юбку пониже на колени. Разве мой взгляд задержался на ее коленях? Или это была женская уловка, чтобы привлечь внимание?
Я попросил Анну рассказать о Роберте. Она мало что знала. По ее словам, на следующий день после вступления немцев в Таллин Роберт пришел домой. Та ночь, наверное, была тяжелой для моего друга. Где он провел ее? Вечером корабли покидали рейд. Следил ли он за исчезающими вдали струями дыма? О чем он при этом думал? Или он и минуты не имел, чтобы взглянуть на море, все усилия были направлены к тому, чтобы скрыться? Я не смог ничего об этом узнать. Роберт не рассказывал ни сестрам, ни Анне, где он был в ту ночь. Он будто бы сказал только, что на Ласнамяги бойцы его отряда вели с немцами ожесточенную перестрелку.
Роберт, говорила Анна, остался дома и следил за развитием событий. Соседи не знали, что он сражался в истребительном батальоне. Жильцов дома ему нечего было бояться. Роберт не проявлял никакой активности. Я подумал тогда, думаю и теперь, что падение Таллина было для Роберта тяжелым ударом. Угнетало его. Таллин в руках врага — это и меня мучило. Но мне было легче. Ту ночь я провел на корабле. На корабле, который потом, правда, попал на минное поле, но все же на корабле. Кроме того, я был более закален и меня окружали боевые товарищи. А Роберт остался в Таллине. В городе, оккупированном врагом. В моем распоряжении нет ни единого факта, но я глубоко убежден, что, даже если бы Роберт, отходя под натиском фашистов, захотел попасть на корабль, он бы уже не смог. Ведь те бойцы, что вели бой с немцами на Лас-намяги и в Кадриорге, шаг за шагом отходя к городу, не все смогли погрузиться на корабли. Но, как видно, для Роберта выбраться из Таллина не было жизненно важным вопросом. Не будь он так безгранично привязан к Анне, не будь ему так дорог их будущий ребенок, он, может быть, до последней минуты искал бы пути к свободе. А может быть, он уже просто не смог прорваться к кораблям? Я не знаю, о чем думал Роберт в эти тяжкие часы безнадежности, что он предпринимал, что хотел сделать и что сделал. И Анна не смогла ответить на мои вопросы. Анна, вероятно, никогда не понимала Роберта вполне. Она так и не успела его узнать до конца. Она знала Роберта как влюбленного, как мужчину, горевшего зажженным ею огнем, но ведь этого мало. Анна повторила, что Роберт был крайне пассивен. Равнодушен ко всему. Он будто бы даже не догадался спрятать револьвер, который принес из истребительного батальона. Анна сама, без ведома Роберта, взяла револьвер и выбросила. Если бы при аресте Роберта нашли в квартире оружие, Роберта расстреляли бы на месте, а всю семью бросили бы в тюрьму. Так объяснила Анна свой поступок. Слушая ее, я подумал о том, что Анна бессознательно пыталась защитить себя и ребенка, которого ждала. А может быть, действительно надеялась и оберечь Роберта. Кто знает. Затем Анна рассказала, что они с Робертом обсуждали, как ему быть, но так ничего и не придумали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98