В августе шестьдесят седьмого года ураган скосил целые леса. Самые гордые лесные великаны сломались первыми. Роланд сейчас представлялся себе именно таким горделивым, с раскидистой шумящей кроной, деревом. Кто знает, возможно, он был прав.
В дверь кто-то постучал.
Роланд не встал, чтобы открыть, даже не шевельнулся, ему было все ргвно. Он даже не крикнул «войдите». Пусть его наконец оставят в покое, пусть хоть в доме отдыха дадут ему раз побыть одному, побыть самим собой.
Дверь открылась медленно, осторожно, и вошла госпожа Рюйтель. Лицо ее выражало сочувствие и полное понимание.
— Что с вами, товарищ Роланд? Простите мое самовольное вторжение, но у меня душа неспокойна. Вы можете мне нагрубить, я на вашем месте так бы и поступила, я даже это учитывала, но я должна была прийти. Я не могу оставаться безучастной, простите меня еще раз, товарищ Роланд.
Роланд с недоумением уставился на вошедшую. Пылающие щеки, глаза, полные сострадания, все ее ужимки показались Роланду деланными, фальшивыми, рассчитанными.
Он не сказал ни слова.
— Если вы даже прогоните меня, я не уйду,—продолжала госпожа Рюйтель.— Я могу ошибаться, о, как я хотела бы ошибиться, но мне кажется, что сейчас вас нельзя оставлять одного. Забудьте, что я женщина, забудьте, прошу вас. Сейчас я хочу быть не женщиной, а просто человеком, так со мной и обращайтесь. Вы изнурили себя работой, даже здесь, в доме отдыха, вы не щадите себя. Вы герой, но у меня такое ощущение, что вас не понимают.
Роланд хотел послать незваную гостью к черту, просто выставить вон, но сжал зубы. По какому праву эта накрашенная, упитанная бабенка с кошачьими повадками навязывается ему в исповедники? Неужели он же совсем обанкротился? Неужели его авторитет равен нулю? Тогда...
Госпожа Рюйтель продолжала не переводя дыхания:
— Я пришла вам сказать, что вас многие уважают. Ваша работоспособность и твердая принципиальность поражают даже ваших противников, даже Рийсман вынужден это признать. У вас больше друзей, чем вы думаете, и я считаю себя в их числе. Профессор, мой муж, ценил вас очень высоко. Я хорошо знаю вашу супругу. Хилья — женщина широкой души, не сердитесь, что я так говорю. Я хотела только сказать, что Вы не вправе чувствовать себя одиноким, в известном смысле — конечно, я вас прекрасно понимаю. Хотите — пойдем гулять, хотите — поедем в ресторан, будем делать что хотите, все равно. Я согласна на все, согласна сопровождать вас куда угодно, готова хоть напиться Вместе с вами.
Роланд закрыл глаза. Он с трудом переносил присутствие госпожи Рюйтель. Она в свое время вышла замуж за известного профессора и рано овдовела. Профессор был принят в самых высших кругах, у госпожи Рюйтель много знакомых. Если пошлешь ее к черту, кто знает, что она напоет Рийсману. Но избавиться от нее нужно, чем скорее, тем лучше, невозможно все время глотать слова, которые просятся на язык, невозможно. Он уже десять лет их глотает, когда-нибудь должна же наступить перемена, должна.
— Я в последние дни действительно много работал,— начал Роланд неуверенно.— У меня сейчас голова болит от напряжения, вот и все. Несколько часов покоя, и все пройдет. Благодарю вас, вы очень добры.
В эту минуту он испытывал отвращение не только к госпоже Рюйтель, но и к самому себе. Все время притворяйся, скрывай свои мысли — долго ли человек это выдержит? Сталь и та устает, а человеческие нервы не стальные.
Госпожа Рюйтель уселась в кресло, на ней была очень короткая юбка, которая в кресле поднялась еще выше, оставив бедра почти не прикрытыми. Взгляд Роланда скользнул по коленям и бедрам женщины, которые нисколько его не взволновали, даже произвели неприятное впечатление — они словно угрожали ему, насмехались над ним. Он хотел повернуться к госпоже Рюйтель спиной, но все же этого не сделал. Довольно и того, что не встал, а продолжал лежать. Казалось, он может в любую минуту потерять самообладание, даже применить силу, чтобы наконец избавиться от назойливой гостьи.
— У меня есть мепробамат,— щебетала госпожа Рюйтель, роясь в своей сумочке,— и обыкновенная тройчатка от головной боли. Я страдаю сильнейшими приступами головной боли, я тоже дитя двадцатого века. У вас не обычная мигрень, я знаю, это от непрерывной работы и нервного напряжения, у профессора тоже так бывало. Он тоже работал, не жалея себя. Боже мой, какую нагрузку вам постоянно приходится нести! От Рийсмана вам помощи мало, смотрите, как бы он еще не начал вставлять вам палки в колеса.
— Благодарю, я принципиально не употребляю таблеток,— отказался Роланд. Он обошелся бы с госпожой Рюйтель гораздо более резко, но ее слова заинтересовали его. Может быть, он услышит о Рийсмане что-нибудь новое, вдруг эта женщина знает и больше? Роланд всегда ценил информацию, из какого бы источника она ни исходила. Благодаря хорошей памяти и основательному личному архиву он никогда не забывал, кто что говорил о его работе. Сохраняя равнодушный вид, придав голосу болезненную интонацию, он добавил: — Вы правы, подлинная наука и напряженный труд всегда идут рядом.
— О, я это знаю отлично. Профессор был рабом науки, таким же, как вы. Только сильные, мужественные люди способны на это.
Так как госпожа Рюйтель не заводила больше речи о Рийсмане, она снова стала неприятна Роланду. Он закрыл глаза и подумал: ну, если непрошеная гостья и этого не поймет, тогда...
Госпожа Рюйтель ушла только через двадцать минут, она говорила все время, беспрерывно, но, к сожалению, не о том, что интересовало Роланда. Когда она все же наконец поднялась и уже взялась за ручку двери, Роланд прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98