«Большое спасибо». В эту минуту он думал о госпоже Рюйтель, колени которой как будто продолжали его раздражать, исключительно плохо.
В течение следующих двух часов Роланд все время бранил себя. За то, что дал угаснуть своему мятежному духу, за то, что не сумел вовремя вытащить из карточной колоды туза, за то, что превратился в безвольного нытика, хныкающего над самим собой. И в конце концов, зачем его принесло сюда, в этот дурацкий дом отдыха, где за обеденным столом чавкают вставными челюстями пенсионеры, в зале по-идиотски стучат костяшками домино и тупо таращатся на телевизор, где стареющие женщины бродят, изнывая от неутоленных желаний. Завтра он напишет заявление об уходе и уедет жить в Сууре-Яани или Килинги-Нымме, Пусть
его считают сумасшедшим, пусть Хилья плачет сколько угодно,— у него, Роланда, только одна жизнь, и конец ее он хочет и может прожить так, как считает правильным. Но весьма вероятно, что Хилья и не станет плакать, Хилье нужен муж преуспевающий, полный жизненных сил.
Роланд пошел вниз и попросил, чтобы ужин принесли ему в комнату. Все его существо противилось появлению в столовой. Он сейчас не выносит людей, нервы могут в любую минуту сдать. А в общем, какое это имеет значение, если в мире даже станет одним шизофреником больше? Или каким-то помешанным? Истерия у него уже налицо. Роланду припомнились еще такие термины, как болезненная апатия, сонливость, психо-стения, и подумалось, что, возможно, он и окончит свою неудавшуюся жизнь в мире параноических сумерек и бреда. А может быть, это и лучше, чем с полной ясностью ума наблюдать собственное падение и терпеть насмешливые взгляды женщин.
Перед самым ужином ему сообщили, что на его имя пришла телеграмма. Его охватил страх: может, что-то случилось с Хильей? Он ее жестоко обидел, вдруг она проглотила горсть таблеток барбамила?
Или сын заболел?
В телеграмме было семь слов:
«Победа за нами ур-ра утвердили поздравляю Атс».
Эти семь слов оказали на Роланда сильнейшее действие. Сперва он взволновался, его лицо с большим, мощным носом залилось краской, покрылось каплями пота. Он поднялся и зашагал из угла в угол, не боясь задеть головой лампу, свисавшую с потолка. До сих пор он этого боялся, хотя тщательное измерение (Роланд встал прямо под лампой и убедился, что между его головой и абажуром остается еще с пядь пространства) доказывало, что это не должно случиться. Он был высокий мужчина и, как бы подчеркивая свой высокий рост, любил чуть-чуть наклоняться к собеседнику, а на противников охотно смотрел сверху вниз, выпучив глаза. Этот взгляд он унаследовал от отца, тот таким же манером таращился на покупателей, слишком много задолжавших. Сейчас Роланд не опасался задеть лампу, его волнение все росло, он опять сел, пытаясь собраться с мыслями. Потом вскочил, подошел к зеркалу и остался доволен тем, что увидел. Итак, жребий наконец брошен. Теперь ничто больше не должно тормозить его движение. Теперь-то он расправит крылья! Прежде всего — Рийсмана долой, опыты Вийгиссаара прекратить. Молодые сами замолчат.
Роланд привел себя в порядок, поспешно направился в кухню, извинился и отменил свою просьбу подать ему ужин в комнату: его головная боль прошла, он не хочет доставлять лишние хлопоты. Говоря это, он заметил, что у поварихи красивые ноги и коленки.
За ужином Роланд ел с аппетитом. Он поймал пристальный взгляд госпожи Рюйтель, она показалась ему гораздо симпатичнее, чем два часа назад. Госпожа Рюйтель действительно выглядела молодо, очень молодо. Роланд почувствовал, словно что-то пронизало все его тело, какая-то волна возбуждения. Он ощущал это раньше, в хорошие времена, приближаясь к женщине. Но сейчас он все же призвал себя к осторожности.
После ужина Роланд не удалился к себе и не поспешил выйти в сад, как поступал каждый вечер. Он сел в кресло в зале с камином и подумал, что сегодня есть основания немножко выпить. Госпожа Рюйтель тоже появилась в зале, и Роланд решил рискнуть. Короче говоря, он предложил госпоже Рюйтель поехать в поселок и выпить в ресторане немного вина. Госпожа Рюйтель позволила себя уговорить. Может быть, даже слишком скоро.
В ресторане за бутылкой коньяка Роланд признался госпоже Рюйтель, что его спасло ее посещение. Может быть, помогли и таблетки, но едва ли можно объяснить внезапное выздоровление только лечебным действием пилюль. Гораздо важнее искреннее сочувствие и бескорыстная дружба, в которую он совсем потерял было веру; но дружба эта вдруг так неожиданно явилась ему. Он попросил извинения за свою грубость. Как-то сама собой случилось, что его нога оказалась рядом с ногой госпожи Рюйтель, от которой веяло уютным теплом. Он долго размышлял — сблизиться ли с госпожой Рюйтель больше, он не был вполне в себе уверен. Едва ли госпожа Рюйтель сразу на все согласится, и в конце концов он может в любой момент сам дать задний ход, Еще до того, как кончились вторые триста граммов, Роланд сжал под столом круглое колено госпожи Рюйтель, его руку не оттолкнули. Ноздри госпожи Рюйтель слегка затрепетали, а в грудь Роланда закрался страх, Он решил быть поосторожнее, хотя и ощущал в себе некоторое брожение.
Из поселка они возвращались пешком. Бедро госпожи Рюйтель то и дело касалось Роланда и под конец прильнуло к его боку. У кривой сосны с низко растущими ветвями, к которой Роланд хотел привести свою жену, они поцеловались. Роланд почувствовал, будто в нем что-то взорвалось, и не смог скрыть охватившую егб радость. Он поднял госпожу Рюйтель на руки, она оказалась тяжелее, чем он предполагал, от напряжения дыхание его стало учащенным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98