«Я хочу!» И потому я хочу — слышите ли — хочу, чтоб вы просили мистера Лонгсворда повиноваться мне... Я хочу, чтоб вы нашли в вашей любви...
Он насмешливо улыбался, произнося это слово, столь непривычное для его губ.
—... В любви вашей силу убедить своего любовника принять мое предложение...
— Нет, нет! — шептала Антония.
В это время послышался звонок. Антония вздрогнула. Бартон прислушивался... шаги приближались... Затем лакей постучал в дверь и доложил:
— Мистер Эдвард Лонгсворд!
— Когда вы переговорите между собой, — сказал Бартон, —то будьте столь добры известить меня... Я к вашим услугам в соседней комнате...
Антония, упав на диван, дрожала от ужаса.
— До свидания! — добавил Бартон.
И он вышел, закрыв за собой дверь. Эдвард вошел.Он наклонился к белым исхудалым рукам любимой женщины и, целуя ее пальцы, горько плакал. Его губы могли произнести только одно слово:
— Антония! Антония!
Но это слово, двадцать раз повторенное, выражало все оттенки страдания. Потом он заговорил:
— Прости, прости меня! Зачем я погубил тебя? Зачем нарушил спокойствие твоей жизни? Бедная, любимая моя, ты должна ненавидеть меня, потому что это я погубил тебя! Прокляни, прогони меня...
Она же, пробуждаясь от этого голоса любви, счастливо улыбалась.
— Я люблю тебя! — тихо, но твердо произнесла она.
Они снова замолчали.Вдруг Антония вздрогнула и приложила руку к сердцу.Лонгсворд выпрямился. Он тоже вспомнил... Завеса, скрывшая на несколько мгновений ужас их положения, упала. Если- б их было только двое, они приняли бы любые муки за этот миг счастья.,. Но маленькое существо, требовавшее своих прав на жизнь, — разве можно было его забыть? Разве оно не было осуждено?
Лицо Эдварда покрылось смертельной бледностью. Идя сюда, он принял решение...
— Послушай, — сказал он Антонин, — у пас мало времени...
Антония кивнула.
— Ответь мне... Считаешь ли ты своего мужа способным исполнить то, чем он угрожал?
— Да, — твердо сказала Антония.
— Ты полагаешь, что он может убить тебя?.. Убить нашего ребенка?..
— Да, — повторила Антония.
— В таком случае, — сказал Лонгсворд, — ни жизнь, ни совесть больше не принадлежат мне. Все в мире имеет свою цену. Цена твоей жизни и жизни ребенка неизмеримо выше, чем...
Антония зажала ему рот ладонью.
— Нет, нет, нет!.. Подумай, разве ребенок наш мог бы жить... если бы его жизнь была куплена такой варварской ценой?. Да я боялась бы, что каждый мой поцелуй отравлен... Может ли он войти в жизнь с такой тяжелой пошей?.. Подумай, там... ведь тоже много матерей, много детей!..
Она упала к ногам Лонгсворда и, схватив его за руки, шептала:
— Как я хотела бы с гордостью называть твое имя нашему ребенку, как бы я хотела... Но произносит имя бесчеловечного убийцы... Нет, Эдвард, нет....
— Спасибо, моя родная, — проговорил Лонгсворд, — спасибо тебе за то, что ты есть, за то, что ты такая... Ты спасла меня. Теперь я найду способ спасти всех нас. Ты вдохнула в меня силу, которой мне так не хватало! Я буду достойным тебя!
Они слились в последнем поцелуе, в последнем объятии... Лонгсворд выбежал из комнаты.
— Я осуждена, — шептала Антония, — но я спасла всех нас...
7 СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
В редакции газеты «Девятихвостая кошка» сидят два благообразных джентльмена.Очень трудно, почти невозможно было бы узнать в них Трипа и Мопа из «Старого Флага»!
Моп — ныне Франциск Диксон, из Коннектикута, — выглядит как преуспевающий торговец, румяный, полный, лоснящийся.
А полковник Гаррисон уже никак не напоминает зеленовато-серого Трипа. Он прекрасно одет, у него здоровый матовый цвет лица.
— Ну-ка, прочти еще раз, — говорит Трип,
— Зачем? И так все ясно, — хмурится Моп.
— Прочти... Я хочу понять.. Моп, вздыхая, читает письмо:
«Дорогие друзья! Обстоятельства изменились. «Кошки» больше нет. Впрочем, не беспокойтесь, я вас не забываю. Сегодня вечером, в девять часов, я приду. Нам нужно переговорить о многом. Прилагаю при сем чек па его долларов.
Г. Б.» Оба тяжело вздохнули.
— Не знаю как ты, Моп, а я уже не могу жить без «Кошки».
— Я тоже, — вздохнул Моп.
— Мы найдем кое-что получше, — произнес с порога Бам.
Он окончательно превратился в Гуго Барнета, элегантного джентльмена, делового, сухого, сосредоточенного. Трип и Моп застыли в почтительных позах.
— О чем это, черт возьми, вы говорили, когда я вошел? — весело произнес Вам. — Я слышал ропот недовольства.
— Что поделать? — сказал Моп. — Мы вошли во вкус
нашей профессии...
— Ну и что? — сказал Бам. — Берите пример с меня! Вы уже видели, сколько разных профессий я испробовал. Ну, а теперь осваиваю еще две...
— О! Какие же?
— Первая — это женитьба...
— Женитьба! — вздохнул Моп. — Женитьба! Какой ужас...
— Но, друг мой, дорогой мой Бам, — воскликнул Трип, — позволь старому товарищу, который любит как отец... я повторяю... как отец — позволь мне сказать тебе, что это просто глупость... Ты погибнешь.... ты похоронишь себя! Нам остается лишь оплакивать тебя... Ах, если есть еще время, то мои бескорыстные советы...
— Теперь поздно, — перебил, смеясь, Бам, — я уже три дня как женат,
Восклицание «О!», заключавшее в себе все оттенки отчаяния, вырвалось из груди компаньонов.
— Погодите предаваться отчаянию! Я еще не сказал ничего о второй профессии!
— Он прав, — сказал Моп, — если у него есть вторая профессия, она искупает недостатки первой...
— Я уверен в этом, — сказал Бам, — я банкир! Второй взрыв изумления издателей «Кошки».
— Банкир... как мы — журналисты?
— Ну, и что? Разве вы не были журналистами с газетой?
— Так ты банкир с банком?
— Да, именно, с банком, дорогой мой Трип!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61