Я занимаюсь такой элементарной, такой простейшей, такой насущной работой. Им наверняка все это прекрасно известно. Но одно я все-таки понимаю. Каждый раз, когда в сборном домике разгорается спор с очередными посетителями, каждый раз, когда я протестую и размахиваю руками, у меня появляются новые мысли.
Я иду в Селах, откладываю в сторону третью часть хрестоматии и пишу еще одно пояснение к своей программе.
Недолго. На нас обрушивается одна из тех внезапных свирепых бурь, которые рождаются в Тихом океане и обычно минуют эти широты. Как они называются? Торнадо... тайфуны? Во всяком случае, здесь, в Новой Зеландии, их, как правило, не бывает. Селах, наверное, сейчас унесет из сада. Мне страшно, я торопливо прикрываю исписанные страницы и прячусь вместе со своими мыслями под надежной крышей дома... где развожу огонь.
– Мисс Воронтозов, – раздается мелодичный голос, и босоногая Хирани, без труда лавируя среди малышей, приближается ко мне, – нэнни сказала мне сказать вам, что Раухии стало хуже вчера ночью. В четверг.
Я не отвечаю.
– Вчера ночью, в больнице, когда уже потушили свет.
Я все еще не отвечаю.
– Его положили на террасу, потому что ему стало немного лучше, а когда погасили свет, пришли какие-то люди навестить других больных на террасе, они пили пиво и курили. Они очень шумели и курили, Раухия расстроился, а ночью у него случился припадок с сердцем. И доктор перевел его назад в комнату.
– Нэнни сказала, что у него случился припадок?
– Да, мисс Воронтозов. Ей позвонили из больницы.
– Спасибо, Хирани. Ты хорошо сделала, что пришла рассказать мне об этом. Мистер Риердон уже знает?
– Да, мисс Воронтозов. Я только что ему сказала, мисс Воронтозов.
– Спасибо, Хирани.
Она поворачивается и проделывает долгий обратный путь, с умыслом случайно задевая по дороге Рыжика. Он провожает ее взглядом, не отходя от стола, где стоит, согнувшись над утренним письменным заданием; каждая веснушка на его лице пылает.
– Матаверо, подойди ко мне.
Появляется Раухия в миниатюре.
– Вот тебе листок бумаги, найди карандаш.
Я отворачиваюсь и, пока Матаверо не возвращается, смотрю на свой холм, сегодня серый.
– Сядь за мой стол и напиши письмо дедушке.
– Черт, я ненавижу писать.
– Я схожу домой и принесу настоящий конверт и марку. Ты сам приклеишь марку, положишь письмо в конверт и опустишь в мой почтовый ящик. Или нет. Лучше возьми свой маленький велосипед, прокатись до магазина и опусти письмо в настоящий почтовый ящик.
– Я умею писать «дорогой». А как пишется «дедушка»?
– Ты, кажется, называешь дедушку «нэнни»?
– Верно. «Дорогой нэнни». Я умею писать «нэнни». Не надо говорить буквы.
«Дорогой нэнни.
Папа и мама
Не хотят пускать меня к
тебе но я
приеду на велосипеде.
Я не буду заходить в твою
комнату и трогать твои
вещи. Ты можешь
меня немного
побить.
Привет от
Матаверо».
– Я тебя сфотографировала, здесь несколько маленьких карточек. Положи их тоже в конверт. Тогда нэнни сможет посмотреть на тебя. А это карточки твоего дедушки, я недавно сфотографировала его у себя Дома на заднем крыльце. Специально для тебя. Чтобы ты мог посмотреть на дедушку. Всегда, когда захочешь.
Вряд ли Раухия станет думать обо мне в свои последние дни.
– Вы не знаете, наш председатель был вчера в сознании? – спрашиваю я каноника на следующий день во время панихиды, когда директор кончает свою речь.
– Да-а. В сознании. Да-а.
– Мне просто хотелось узнать, успел он получить вчера письмо или нет. Матаверо послал ему письмо в пятницу.
– Не могу сказать. Но он был в сознании. Да-а.
– Когда я приехал, – говорит директор, – Раухия дочитывал какое-то письмо и попросил немного подождать за дверью. Прежде он никогда не просил меня подождать.
– Хирани, тебе не попалось распечатанное письмо от Матаверо среди вещей Раухии? – спрашиваю я, когда мы уже сидим за поминальным столом.
– Знаете, мисс Воронтозов, там был какой-то конверт с фотографиями.
– Правда... и он был распечатан?
– Да, распечатан.
– Правда...
– Почетный караул от школы – это замечательно, мисс Воронтозов.
– Правда... Значит, последние минуты он все-таки провел с Матаверо.
– Мадам привереда, я приобрел билет на два лица в кабаре на субботу, – заявляет мистер Герлгрейс, прохаживаясь по моему классу перед началом занятий.
Он говорит, что ему нет сорока. Он без конца повторяет, что ему нет сорока. При каждом удобном случае... Так что это, конечно, неправда.
– Сколько человек приглашено?
– Двадцать пять без вас.
– Двадцать четыре лишних.
Перси Герлгрейс любит бывать на людях, любит, чтобы его развлекали. Он знает все новомодные словечки, и больше всего на свете ему хочется быть душой общества.
– Мы собираемся отпраздновать мой перевод в Окленд. Как можно веселиться без кучи знакомых?
– А почему нужно веселиться? Мне нравится сидеть в кабаре и грустить. Какой в субботу оркестр?
– Маорийский струнный ансамбль.
– Напитки?
– Джин, виски... бренди. Все, что развязывает язык.
– Меня устраивает только шампанское. Или водка.
– О женщина, в этой стране нельзя достать водку!
– Не называйте меня женщиной!
– Христос, обращаясь к Марии Магдалине, называл ее женщиной.
– Прекрасный ответ. Поздравляю.
– Есть у вас платье?
– Севен и Блоссом! Будьте добры, возьмите ведро и налейте воды в корыто.
– Настоящее шикарное платье?
– Матаверо, ты уже достаточно подрос, чтобы открыть окно? Рыжик, сегодня я попрошу тебя подготовить глину. Будь так добр.
– Я хотел бы, – продолжает сладкоречивый Перси, переходя на язык своих знакомых, – чтобы мы имели возможность любоваться всеми пикантными частями вашего тела, не напрягая воображения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90