После стольких битв. Как жаль, что добрый старый Раухия не может на них полюбоваться.
– Неважно, что я останусь в старом классе. Когда я позволял себе мечтать, я мечтал о том, чтобы учительница приготовительного класса моей школы работала в помещении, достойном ее трудов. – Директор оглядывается по сторонам. – Моя мечта стала явью. Посмотрите! Классные комнаты изолированы. Но двери выходят на общую террасу. Классы изолированы и вместе с тем сообщаются менаду собой. Представляете, как трудно было подводить сюда воду и закладывать фундамент! Там, наверху, сидят люди с головой, люди с фантазией. Эти классы просто созданы для вас, мадам. Здесь ваши необычные методы преподавания будут как нельзя более уместны. Можно подумать, что эти домики построены специально по вашему заказу.
– Но здесь нет кладовки. Неужели там, наверху, не знают, что, прежде чем идти пить чай, учительница должна напудриться, и, конечно, не на глазах у детей? Неужели они не знают, что учительница имеет право поплакать тайком, когда ребенок рисует на доске сто маленьких косолапых девочек? Или поцеловать инспектора? Все это вполне согласуется с моими методами преподавания.
Директор смеется.
– Должна вам сказать, – его смех подхлестывает меня, – что я не могу простить мистеру Аберкромби только одного. Я так и не сумела завлечь его в кладовку и заставить меня поцеловать.
Мы оба хохочем как сумасшедшие.
– Вы вполне могли поцеловать пуговицу на его жилете.
– Как я не догадалась! Надо было обменяться клятвами в любви с пуговицей на его жилете.
– Ах, мадам, не стоит вступать на этот путь. Наверное, поэтому в домиках нет кладовки.
– Это просто безобразие!
– Меня мистер Аберкромби как раз устраивает. Не думаю, что мне захочется перейти в большую школу и расстаться с ним. Не думаю. После его посещений у меня всегда остается приятное чувство удовлетворения, как будто все, что я делаю, хорошо и правильно. Он приезжает и вникает в каждый пустяк, который меня тревожит. Мистер Аберкромби обладает удивительным свойством: поговоришь с ним – и хочется все сделать как можно лучше. И он умеет слушать. Когда он приезжает, я перекладываю на его плечи столько забот. И испытываю огромное облегчение. На прошлой неделе во время заключительной лекции на курсах повышения квалификации директоров он сказал, что просит нас никогда не забывать некоторые простые истины. Прежде всего мы должны помнить, что, хотя преподавание не дает ощутимых результатов, оно является одним из необычайно важных, быть может, самым важным видом деятельности и никогда не проходит бесследно. Во-вторых... «Каждый из вас является подлинным руководителем своей школы, – сказал он, – и пусть эта мысль прочно укоренится в вашем сознании. С какими бы методическими или иными новшествами вы ни познакомились на этих курсах, никто, кроме вас самих, не вправе решать, стоит применять их на практике или нет. Каждый из вас – капитан своего корабля».
– Поль и Перси совсем по-другому отзывались о мистере Аберкромби.
– Они вечно собирали сплетни на методических совещаниях. Вы правильно делаете, что не интересуетесь подобными вещами. Главная забота каждого учителя – изничтожить всех инспекторов. Довольно об этом, довольно... Завтра утром, мадам, вы будете стоять в этом чудесном классе. Подумайте, завтра утром! У. У. приедет на открытие. Он тоже хотел, чтобы вы работали в хорошем помещении.
Вздох, один из моих непостижимых вздохов. Я обвожу взглядом приготовительный класс моей мечты.
– Не работать в этом классе ни вам, ни мне.
– Что-что?
– Я... я хочу сказать... мне жаль, что вы не будете работать в этом классе.
– Ну что вы, забудьте об этом. Мне достаточно видеть здесь вас.
Я возвращаюсь в наш шаткий сборный домик. И смотрю на заднюю стену класса – живой прообраз моих погибших книг. Стена пестрит всеми оттенками всех цветов, известных и неизвестных богу и человеку. Что с ней станется, когда неизвестно что станется со сборным домиком? Куда, кстати, его увезут? Я не в силах устроить подобающее погребение для стены. Но она все равно погибнет, когда сборный домик разберут и поставят где-нибудь в другом месте. При сборке плотники вряд ли дадут себе труд составлять доски в прежнем порядке, чтобы сохранить смысл картины, да и картина к тому времени успеет потускнеть и оббиться из-за перевозки. Ее судьба предрешена. Но какое-то время она делала свое дело – служила нам. Она жила. О чем же скорбеть. В конце концов, ей удалось родиться на свет, она не погибла из-за того, что ее не доносили, как Варепаритиных близнецов. К тому же по здравом размышлении я прихожу к мысли, что она не представляет художественной ценности.
Внезапно у меня появляется желание покинуть борт моего утлого суденышка. Но разве я могу устоять перед искушением бросить прощальный взгляд на мой холм? Я опираюсь па пианино, как опиралась уже столько раз в этом году, смотрю на свой холм и жду объяснений. Сегодня холм синий, его густая синева напоминает чувственную синеву лепестков и глаз. Старший инспектор прав, размышляю я. Он отказался переаттестовать меня, потому что я не заслуживаю переаттестации. В мою новую программу вошли не все предметы, предусмотренные расписанием. Художественное воспитание полностью отсутствует. Он, конечно, узнал, что мой журнал и ведомости заполняет директор. И разве я не отказалась вести рабочую тетрадь? К тому же в его присутствии я обычно превращалась в фурию. На любого посетителя я должна производить впечатление бессердечной учительницы. Откуда им знать, с какой нежностью мы относимся друг к другу – я и мои малыши, – когда нас оставляют в покое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90