У тебя деньги есть, чтобы расплатиться? Там рублей на сто будет.
– Есть, – Константинов уже немного остыл, поэтому спросил более миролюбивым тоном: – А почему ты меня не позвал, когда обнаружил, что бумажника нет?
– Да, видишь ли, потерял я тебя из виду, народу там набежало – тьма, турки какие-то. Все орут, перекликаются, на тележку наезжают, вот я и потерял тебя. А почему ты не подошел, когда я уже в очереди в кассу стоял?
– Как не подошел?! – Константинов опять начинал «закипать»: – Я три раза все помещение обошел!
– А говорил, два, – съязвил Кузниц.
– Два, три – какая разница. – Константинов выбросил сигарету. – Ладно. Пошли выручать товар. Кстати, – добавил он, – откуда ты взял толпы народу, не представляю. Народу было не больше обычного, и турков никаких я не заметил.
– Странное у тебя представление об обычном.
Кузниц вспомнил осаждавший кассы народ, по южному темпераментный и громогласный, и удивился: не мог Константинов этого не заметить, просто не мог. Странное что-то происходит. Ладно, помолчу пока, посмотрим, что сейчас внутри будет.
Константинов на последний выпад Кузница ничего не ответил, а внутри вокзального универсама все было так, как и должно быть в украинском, то есть советском, вокзальном универсаме. Турцией и морем там и не пахло, а пахло там, как и положено, чем-то кислым, потом, духами и перегаром.
Кузниц нашел кассу, возле которой оставил покупки, но кассирша там сидела тоже явно другая, типичная для вокзального супермаркета крашеная разбитная бабенка средних лет, поэтому Кузниц не стал вдаваться в подробности, а просто сказал, что оставил здесь пакет с продуктами и хотел бы его забрать.
Пакет нашелся не сразу, а после долгих переговоров, в которых принял участие даже, как сказала с почтительным придыханием кассирша, «сам менеджер зала» – бандитского вида мальчик лет двадцати, который, допросив всех с пристрастием, дал разрешение «проплатить товар».
Забрали пакеты Константинова из камеры хранения и нагруженные, как ослы, поехали на метро к Константиновым. По дороге больше молчали – Кузниц думал о своих странных галлюцинациях, о которых Константинову окончательно решил ничего не говорить, а Константинов, как позже выяснилось, думал тяжкую думу о том, хватит ли водки и не стоит ли прикупить еще по дороге, но Кузницу тогда тоже о своих сомнениях ничего не сказал.
У Константиновых Кузниц долго не задержался – заботы о продуктах должны были взять на себя дамы под мудрым руководством Константиновой – и поехал домой, чтобы пробежать критическим взглядом роман, перед тем как представить его на суд слушателей, и, как это ни противно, исполнить еще какую-то часть своего переводческого оброка.
Роман, когда он стал его в очередной раз перечитывать в преддверии обнародования и, увы, неизбежной критики, произвел на него, мягко говоря, неоднозначное впечатление: то нравился, и он мысленно говорил себе «Ай да Кузниц, ай да молодец!», вспоминая высказывание классика в аналогичном случае, то казался плохим до такой степени, что хотелось его сжечь в подражание известному поступку другого классика.
Так он провел, переходя от отчаяния к эйфории, наверное, не один час, потому что, когда спохватился, то увидел, что пора ехать к Константиновым, точнее, не ехать, а мчаться, сломя голову, потому что в этой жизни были только две вещи, которые приводили Константинова в бешенство: любые проявления национализма и опоздания. Становился он тогда суровым и непримиримым и вполне мог навсегда прервать отношения как по одному, так и по другому поводу, несмотря на их, казалось бы, несоразмерность.
Поэтому Кузниц быстро запихнул рукопись романа в папку и, натянув куртку, выбежал из дому. Хотя раньше были у него планы тщательно одеться к этому случаю и даже, может быть, немного порепетировать, но пришлось от всех планов отказаться, и мчаться, как есть, в старых джинсах и без репетиции, и, конечно же, ловить машину, потому что на автобусе он уже никак не успевал.
Машина, которую он остановил, не понравилась ему сразу – странная это была машина и ей под стать был водитель. Странным в машине было то, что было это типичное стамбульское такси желтого цвета и на крыше был фонарь с турецкой надписью «TAKSI».
«Что делать в городе турецкому такси? Как оно здесь оказалось?» – недоумевал он, и сразу вспомнились утренние его приключения в супермаркете, но делать было нечего – он опаздывал и перебирать машинами не приходилось.
– На Прорезную подвезете? – спросил он водителя, усаживаясь на заднее сиденье. Водитель молча кивнул и тронул машину. Он тоже показался Кузницу подозрительным – под стать своей машине.
Если машина была явным стамбульским такси, то водитель был типичным стамбульским таксистом – немолодым, в густых усах, с сигаретой в углу рта, в потертой кожанке и клетчатой рубашке с открытым воротом, глаза его скрывали старомодные солнцезащитные очки с сильно затемненными стеклами. Перед ним на зеркальце висел обязательный сине-белый «павлиний глаз» – по турецкому поверью средство от злых духов, а на полке под ветровым стеклом лежали четки.
«Вот что значит открытая страна, – думал Кузниц, начиная испытывать к Украине что-то вроде теплых чувств, что, было для него, вообще-то, не характерно, – можно приехать из другого государства вместе с машиной и заниматься тут извозом и ничего – власть не возражает». Он вдруг заволновался, что таксист не разобрал адрес или не знает дорогу – чужой город все-таки, и сказал:
– Прорезная. Окей? Центр.
– Окей, – ответил водитель и протянул ему пачку сигарет, – сигара?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67