А судьба их и впрямь оказалась печальна. Пятна, оставляемые лучами, нельзя было ничем вывести – они переходили с одной одежды на другую, и человек с такими пятнами на одежде выделялся в любой обстановке. О них стали ходить сплетни самого гнусного толка: говорили, что они заразны, что это живые трупы, зомби, говорили, что они пьют кровь, как вампиры, и воруют детей. Короче говоря, постигла их участь, которая постигает в этом обществе всех, кто чем-либо явно выделяется, – они стали изгоями. Гонимые отовсюду, они затаили злобу на людей, говорили даже, что они объединяются в банды, безжалостно грабят и убивают.
Однако в городе «меченые» вели себя тихо, бродили по улицам, чаще всего в одиночку, сторонясь прохожих, рылись в мусорных баках и, в сущности, мало чем отличались от прочих городских нищих и бродяг. Кроме, пожалуй, одежды – все они были одеты в черную полувоенную форму, которой, по слухам, снабжал их бесплатно какой-то благотворительный фонд.
Как и все горожане, Кузниц обычно их сторонился и в разговоры не вступал, хотя раньше, сразу после Островов, когда он еще носил форму, они с ним как с военным иногда заговаривали, но разговоры все были одинаковые, с жалобами на начальство, родственников и несчастную судьбу. Он бы и сейчас прошел мимо их сборища, но уж больно любопытно было посмотреть, зачем они здесь собрались в таком количестве.
Он закурил и покосился на соседей: рядом с ним сидели трое – двое молодых солдатиков и один дядька в годах, явно сержантского вида; все они были одеты в черное, и на груди у всех была нашита какая-то эмблема – какая, он не рассмотрел. Он хотел было спросить, что это за эмблема, и вообще, узнать, по какому поводу сбор, чтобы потом рассказать карассу, но тут к скамейке подошел «меченый» очень добродушного вида: низенький, толстенький, щекастый, в левой руке он держал сигарету.
– Подкурить можно? – попросил он тонким голоском.
Как филолог Кузниц ненавидел эти недавно появившиеся новообразования: «подкурить», «проплатить». Он встал, протягивая толстяку зажигалку, и хотел было его поправить, но почувствовал огромной силы удар в живот, задохнулся от невыносимой боли, упал на скамейку, с которой вскочили «меченые», и потерял сознание.
Как сказали ему потом в больнице, в него выстрелили в упор из пистолета с глушителем, но пуля прошла наискосок и важных органов не задела. Он все равно умер бы от потери крови, но его спас полицейский из патруля, который вызвал «Скорую». Выйдя из больницы, он пытался разыскать этого полицейского и поблагодарить, но ему сказали, что тот был убит во время переворота.
7. Переворот
Опираясь на трость, Кузниц с трудом ковылял по аллее, и когда наконец добрался до первой скамейки, с облегчением опустился на нее и вытянул ноги. Рана у него зажила, но выздоровление шло туго, что-то там пуля задела у него такое, что трудно было ходить – даже маленькие расстояния давались ему с трудом. Однако врачи советовали «расхаживаться», и Инга выгоняла его на прогулки несколько раз в день, несмотря на вялые протесты. Гулял он обычно в этом небольшом парке, расположенном вдоль старого русла реки и, если Инги не было рядом, не столько гулял, сколько сидел на скамейке, смотрел на воду и лениво размышлял.
Событий за то время, что он лежал в больнице, случилось много: перестала существовать Украинская служба идентификации клонов, да и сама армия перестала существовать, и Украина тоже, такая, какой она была до его ранения. Он остался без работы, впрочем, без работы оказались почти все его друзья и знакомые, и вся окружающая его привычная жизнь внезапно и резко переменилась. Больше всего изумляло его, насколько непрочным оказался весь прошлый жизненный уклад и как быстро исчезло «общество потребления», казалось, сложившееся прочно и навсегда в этой стране после крушения Империи.
Ржавели вдоль улиц и во дворах роскошные иностранные автомобили, опустели и зияли выбитыми окнами супермаркеты, рестораны и кафе, погасла световая реклама, а торчащие раньше на каждом углу рекламные плакаты и «бигборды» были повалены и искорежены циклоном какой-то японской, нетипичной для этих широт свирепости, вдруг налетевшим на город, да так и остались лежать, перегораживая улицы.
Переворот он пропустил – лежал в это время в больнице и мало что соображал от боли, но по рассказам знал, что свершился он в одну ночь и был почти бескровным – «меченые» захватили власть без боя (было всего лишь несколько убитых и раненых) и распорядились ею решительно. Больше всего новое правление напоминало военный коммунизм, правда, пока без террора.
Первым же указом новой власти были упразднены все виды частной собственности, и на все предприятия и в учреждения были назначены уполномоченные из «меченых». Продукты и одежда распределялись по талонам через предприятия и домоуправления.
«Чего еще можно было ожидать от военных?! – думал Кузниц, сидя на скамейке и рассеянно разгребая тростью опавшие листья. – Хорошо еще, что арестов и расстрелов пока нет. И если подумать, то и мое ранение пришлось кстати, – утешал он себя, хотя и сам понимал неубедительность своих доводов, – а то ввязался бы точно в какую-нибудь борьбу против власти, и шлепнули бы меня, и Инга переживала бы, а так, что с инвалида взять?»
Новая власть Кузницу не нравилась, была это довольно противная, высокомерная власть – всем своим поведением «меченые» показывали, что считают всех остальных безропотным быдлом, с которым можно не считаться. К тому же Кузниц от новой власти вроде бы и пострадал, хотя так и не уразумел, был ли он подстрелен случайно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67