Вдруг какой-то пожилой монах сунул мне в руку обрывок пергамента и быстро удалился. Прочитав записку, я подумал, что надо бы его вернуть, но побоялся, что меня узнает кто-нибудь еще. Автор записки предостерегал меня от происков военачальника Цимисхия и Феофано, которые якобы сговорились лишить меня трона. Мое место хочет занять Цимисхий! Какая низость! Я сразу же постарался отбросить эту мысль, но вот пришли вы, чтобы снова обо всем мне напомнить.— Мне не хочется вас разочаровывать, но, похоже, весь Константинополь знает уже о ваших переодеваниях и ночных вылазках. Я сам не раз шел за вами, когда вы бродили по порту в рыбачьей одежде, а иногда посылал двух тоже переодетых рыбаками солдат, чтобы уберечь вас от опасностей. Так что не следует вам удивляться записке того монаха. И я совершенно уверен, что точно так же, как вы были ненастоящим нищим, тот человек был ненастоящим монахом.Никифор смерил Льва подозрительным взглядом:— Судя по вашим словам, не будь тот человек таким худым и высоким, я мог бы предположить, что под монашеским одеянием скрывались вы сами.— Сообщение, с которым я пришел к вам сегодня, действительно совпадает с содержанием записки, полученной вами ночью от монаха. Известные мне факты — те же, что изложены на клочке пергамента, хотя вручил его вам не я. Но к этому я могу с уверенностью добавить, что некоторые военачальники, несмотря на благодеяния, которыми вы их осыпаете за счет торговцев и ремесленников, сговорились с Цимисхием и предоставили в его распоряжение своих солдат, чтобы подавить сопротивление тех, кто встанет на его пути к трону.— Что за безумные идеи вы мне внушаете? Да, в последние месяцы мне поневоле пришлось обложить торговцев дополнительными налогами, чтобы покрыть военные расходы, и это не способствовало упрочению моего авторитета, но между недовольством торговцев и заговором Цимисхия и военных есть некоторая разница— Цимисхий не только вознамерился отнять у вас трон, Цимисхий хочет вас убить.Никифор удивленно посмотрел на брата, и лицо его покраснело от прилива внезапной ярости:— А Феофано?!Лев закрыл глаза и промолчал.— Вы не желаете отвечать?— Насколько мне известно, Феофано заодно с Цимисхием. Никифор замер. Лишь спустя несколько секунд он сморщился, как от боли, и почти шепотом произнес:— Не могу в это поверить. Императорский Дворец рухнет раньше, чем я поверю в такую гнусность.— Говорят, они очень сблизились во время путешествия после битвы на Дунае и еще больше здесь, в столице.— Цимисхий не живет в столице.— Халкидон близко, а отчий дом, в котором он поселился, находится на самом берегу Мраморного моря.— И что же?— Говорят, они встречаются в открытом море. Люди нс раз видели Цимисхия ночью в лодке.Никифор молчал, теребя бороду. Потом, овладев собой, он заговорил:— Я приучил себя не доверять даже тем слухам, которые сулят мне события вероятные и правдоподобные. Одного только правдоподобия недостаточно, чтобы выдать предположение за истину. Но какие безумные и греховные побуждения могли подвигнуть Феофано на заговор против меня? Ведь именно она отдала все свои силы на борьбу с самым хитрым и вероломным существом из всех, когда-либо живших под крышей Дворца, — евнухом Брингой, только для того, чтобы я оказался наконец рядом с ней! Тем более что с некоторых пор я решил во всем ей потворствовать и не восставал даже против маленьких супружеских ограничений, которые я рассматриваю как епитимью, позволяющую мне замаливать свои грехи перед Богом.— Бринга лишил Феофано всякой власти, и очень скоро ему удалось бы даже удалить ее из столицы, так что ее смелость в то время диктовалась лишь безусловной необходимостью. В настоящий же момент, как я полагаю, она руководствуется в своих действиях не только нетерпимостью по отношению к вам, но и нездоровой страстью к соблазнившему ее Цимисхию…Никифор закрыл глаза, словно надеялся зачеркнуть таким образом слова брата. Потом заговорил — медленно, с отчаянием в голосе:— Предательство Цимисхия меня очень удручает и вносит сумятицу в мои мысли. Я бы хотел поскорее забыть услышанное из ваших уст, ведь на протяжении многих лет я относился к Цимисхию с особой заботой, научил его быть смелым в бою и справедливым в мирное время, не отпускал его от себя во время военных кампаний в Киликии и Сирии, делил с ним невзгоды и унижения, связанные с неудачами на Кипре, и, наконец, во время войны со скифами на Дунае я присвоил ему звание стратига Востока. Наверное, я оказался плохим учителем, если сделал его, как можно судить по вашим словам, врагом истины, отродьем дьявола, слугой антихриста.— Ничтожные люди нередко считают чувство благодарности унизительным для себя.— Возможно, так оно и есть. Но Феофано? Почему желает моей смерти она?— Думаю, больше всего на свете Феофано жаждет триумфа — и своего, и Цимисхия, но она знает: чтобы добиться этого, ей надо сбросить вас с трона. Не следует забывать, что женщины часто идут на поводу у своих страстей и неумеренных, а порой и нелепых желаний. Наша религия осуждает ложь и предательство, но чувства женщин редко подчиняются искреннему и глубокому желанию исполнить свой долг перед ближними, перед Богом и перед Государством. Мне кажется, что ваш долг, долг императора, ~ оберегать свою Августейшую особу, кто бы ни покусился на ее неприкосновенность: если в опасности вы, значит, в опасности империя, как сообщество людей, объединенных одними и теми же религиозными и гражданскими идеалами. Союз религии и государства, достигнутый в Византии за века ее существования, — это плод великой мудрости, но и кровавых битв, и кому, как не мне, знать, с какой отвагой и самоотверженностью вы защищали его от внешних врагов и врагов, свивших себе гнездо во Дворце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64