Презумпция виновности облегчала задачу судьи, тогда как презумпция невиновности облегчает жизнь обвиняемому. И еще неизвестно, что лучше: приговорить невиновного или оставить на свободе виноватого. Во всяком случае, могу сказать только одно: нам нечего бояться тех, кто был признан виновным, но, к сожалению, по Дворцу свободно разгуливают признанные невиновными и очень опасные преступники.
Эпарх и писарь достигли широкой галереи, откуда начинались два полутемных коридора, в которые выходили двери камер одиночного заключения. Каждая камера закрывалась тяжелой железной дверью с глазком. Над глазком был обозначен номер. Эпарх окинул взглядом оба коридора и двинулся по правому. За ним молча следовал писарь. Внезапно эпарх преобразился. Походка стала уверенной и твердой, а взгляд, который он бросал на номера камер, обрел властность и суровость. Из коридора навстречу им вышли двое вооруженных часовых, а двое других, появившиеся неизвестно откуда, встали у них за спиной. Эпарх слышал их тяжелые, размеренные шаги, но даже не оглянулся. В этом месте ему все казалось подозрительным, а потому он не хотел давать повод для подозрений на свой счет.Наконец эпарх остановился рядом с какой-то камерой.— Номер восемнадцать — это наша.Писарь посмотрел в глазок, затем достал из сумки массивный ключ, но, прежде чем открыть дверь камеры, пропустил вперед эпарха, который тоже заглянул в глазок, чтобы удостовериться в личности заключенного. 15 Когда писарь, открыв тяжелый запор, толкнул дверь внутрь камеры, узник, забравшийся к маленькому зарешеченному оконцу, спрыгнул на стоящую внизу лавку и обернулся.Эпарх невозмутимо наблюдал за ним, как и положено верховному судье, который вершит правосудие объективно, не поддаваясь чувству симпатии или антипатии к обвиняемому. Затем бросил взгляд на окошко, через которое в камеру проникал не то чтобы свет, но полумрак, из глубокого и узкого, как колодец, внутреннего дворика. Здесь на камнях, покрытых влажной плесенью и мхом, мириады насекомых нашли идеальную среду для своего обитания. Им угрожала одна-единственная опасность — свалиться в камеру к оголодавшему узнику: пауки, сороконожки, но особенно белые муравьи и дождевые черви обычно служили желанной добавкой к скудной пище заключенных.Заключенный все еще стоял на лавке, прямо напротив входа, и эпарх предпочел обычному казенно-формальному обращению легкое ироничное замечание.— Мне кажется недостойным бывшего этериарха, начальника дворцовой гвардии, карабкаться по стене, словно какая-нибудь ящерица.Узник смотрел на него с досадой и раздражением.— А мне кажется недостойным верховного судьи Большого Дворца сравнивать начальника дворцовой гвардии с ящерицей.— Моя должность эпарха никак не ограничивает меня в моих сравнениях. Но вы-то больше не этериарх, не начальник дворцовой гвардии. Для меня вы — всего лишь заключенный и, возможно, изменник.Нимий Никет бросил возмущенный взгляд на эпарха.— Вам следовало бы знать, что если должность этериарха в любой момент может быть отнята у меня императором, то обвинение в измене надо доказать.— Вы собираетесь учить меня моему ремеслу? Если я сказал «возможно», то это значит, что вы можете быть изменником, а можете и не быть им. Именно с этим ощущением я и шел сюда, хотя все говорило о том, что император Никифор Фока не мог быть столь безрассуден, чтобы лишить себя такого доблестного начальника дворцовой гвардии, не имея к тому веских причин.— И тем не менее мое присутствие во Дворце, видимо, сочли необязательным, раз я оказался здесь. Однако официальная причина моего заключения мне неизвестна, я даже не могу ее себе представить. Вероятно, вы дадите мне какие-то объяснения по поводу моего ареста.Эпарх сел на деревянную лавку рядом с заключенным, провел рукой по лбу, как будто ему пришла в голову какая-то внезапная мысль, а затем совершенно иным, вполне доброжелательным тоном заговорил о другом, уклонившись от ответа на этот вопрос.— В последние дни император был не в духе, так как его оскорбил епископ из Лонгобардии, осмелившийся заявить во время торжественной трапезы, на которую он был приглашен, будто жареного козленка с чесноком не готовят.Нимий Никет посмотрел на эпарха с удивлением и растерянностью.— Зачем вы рассказываете мне этот анекдот?— Раз вы сами не можете представить себе причину, по которой оказались здесь, я пытаюсь подсказать вам возможный повод. Как вы знаете, сановник вашего ранга может быть арестован только с согласия императора, и вполне возможно, что этот случай — всего лишь следствие каприза или дурного расположения духа нашего императора, которого рассердил приезжий епископ. Я лишь попытался дать одно из возможных направлений вашим подозрениям, направить их в какое-то русло.Нимий Никет вновь посмотрел на эпарха, который опустил глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом.— Я не понимаю, зачем вы пытаетесь приписать мне мысли, которых у меня нет. Можно подумать, что вы хотите навязать мне еще какое-то обвинение, кроме того, кстати говоря, пока неизвестного мне, из-за которого я сижу в этой камере. Нечестный способ свершения правосудия, и, по правде говоря, я не могу вас понять. Разве мало того, что меня заключили в тюрьму как предателя? И теперь, вместо того чтобы сообщить мне причину ареста, вы морочите мне голову рассказами о причудах императора и вообще ведете себя так, будто измена — это какой-то пустяк, почти простительная шалость.— Значит, вы признаете себя изменником?— Напротив. Считаю это обвинение гнусной клеветой, хотя оно и высказано мне лишь в предположительной форме, чтобы несколько смягчить оскорбление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64