А отец, суетливый и
маленький, и уже не без пьянцы, все подхихикивал кому-то, воображаемому,
и попрыгивал вокруг своего конька, смешного, усатого, жалкого, как он
сам. Черные Брыкинские окна тускло тлели красными и желтыми бликами ску-
пой осенней зари.
Тут на крыльцо Егор Иваныч вышел, застегнутый на все пуговицы, зас-
панный и сердитый. Шея его была обвязана полосатым, толстенной шерсти,
шарфом, - супругин дар. Сзади Брыкина, заплаканная, явилась и сама Его-
рова молодайка.
- Ну, прощай, жена, - сурово сказал Брыкин. И тут же не удержался,
чтоб не щипнуть жену вдобавок к недавней утехе. - Жди гостинцев, Анна.
- Да хоть на народе-то не мни, мучитель! - отстранилась та. - Замял
ты меня совсем.
- А что ж? Не убудет, а любо будет! - притворно засмеялся Брыкин. -
Так, что ль, Савель Петрович?
Но Савелий только мигал, и рот его плыл униженной поддакивающей улыб-
кой. Пашка угрюмо отвернулся и глядел куда-то в угол, где на выселках
горел пестрою резьбою дом лавочника Сигнибедова. Сеня дремал.
- А что, Савель Петрович, - приступил к делу Брыкин, не выпуская из
узкой своей ладони пухлой жениной руки, - меринко-то подгуляло твое! Уж
больно брюхо-то у него отвисло, прямо по земле волочит. Не довезет чет-
верых-то!
- Ге-э, - затрепыхался в воробьином смехе Савелий, одергивая кушак и
смехом же надувая щеки. - Скажешь ты, Егор Иваныч, плешь тебя возьми. Да
рази ж в лошади брюхо важно? В хрестьянской лошади, ге-э, зубы главное!
Она зубами пищу принимает, жует одним словом... Да ноги еще! а брюхо,
это уж извини, это никакого влияния не оказывает...
И он подтягивал узду, бегал всемеро больше, чем того требовала мину-
та, не переставая распевать с пьяным благодушием:
- А зубы у него все целехоньки. У меня, посмотри-кось... - он раскры-
вал темную дырку рта, - все растерял! А у него зубок к зубку, ровно у
белки...
- Ну-у! - заскрипел недовольно Брыкин. - Зубами, что ль, он бегать-то
будет?
Уже садясь в подводу и кутая соломой зябнущие ноги, в последний раз
поучал Брыкин жену:
- Не плачь тут попусту. Не мокри дома. И баба должна иметь свое сооб-
ражение. Полушалок я тебе с первой оказией пошлю. Что обещано, то у меня
тверже горы стоит.
- Да я не беспокоюсь, - всхлипнула молодайка. - По мне, хоть и совсем
не присылай...
Егор Иваныч достал папиросу, затянулся. Потом деловито тронул Савелья
пальцем в плечо:
- Трогай... к поезду надо поспеть.
- Поспеем, - беспричинно захохотал Савелий.
Скрипнула на дорожной ямке ось. Еще раз, но громче, всхлипнула Аннуш-
ка: "полушалок-те с Барыковыми, как поедут, пошли"... Худящий, одряхлев-
ший пес просунулся в плетень, потявкал для прилика. Потом избенки двину-
лись назад, а Савелий задергался от понуканий, требуя резвых рысей от
престарелого своего Воронка.
Мимо дома проезжали, догнала их у колодца Анисья, мать. Задыхаясь от
бега, сунула в колени ребяткам две горячих, с подгорелым творогом, ле-
пешки и хотела говорить что-то, не имеющее явственных слов, а только од-
ну боль материна расставанья... Тут вдарил Савелий всем кнутовищем вдоль
Воронка, и взыграл тот кривыми ногами и обвисшим брюхом. Егор Иваныч су-
нулся носом в Савельеву спину, чертыхнулся, сломал папироску и погрозил
Анисье кулаком. Что-то кричала еще Анисья, а впереди уже начинался лес.
Поднимался там снежный парок. Еще пуще здесь, чем в открытом поле, зуди-
ло ноздри морозцем. В зимний убор обряжался умирающий лес.
На первой развилине пути - правая шла в Гусаки - выплюнул Егор Иваныч
сломанную папироску:
- Бабы - бабы и есть! - с досадой отрубил он. - Ну, чего ей бегать,
ровно бешеной. Ну-ко, двинься, малец, не грязни сапога.
- А как же! - охотно откликнулся Савелий. - Вот ты даве меринка моего
хаял. Я и говорю, у лошади, говорю, зубы главное. Она зубами пищу прини-
мает. А брюхо - это никакого влияния...
- Ладно, ладно... на пень наедешь! - оборвал его Брыкин.
Голые, предзимние леса бежали по сторонам. Шмыгали малые лесные лы-
синки, мертвенные от проиндевелой зелени. Прошагивали мимо широким шагом
темные сосновые стволы.
...и вот пременилась жизнь ваша, Егор Иваныч. Давно ль в холостом ви-
де по земле гулял, и никаких забот, кроме как родителям пятерку в месяц
для благолепия дома и во исполнение христианской заповеди. Вот тоже и
Аннушка. Девочкой была - насмешкой и недобрым словом Егорку шпыняла: и
ряб, и мал, и глаза заместо пуговок к штанам бы! Но и тогда Егорка Тара-
ры на бойкую Анку зуб точил. Ах, погодите, Анна Григорьевна, все на све-
те совсем не окончательно. Почем знать, может милей всех стану, может и
детенычка спородите от убогого лупоглазого Егорки. А уж тогда и выявится
власть его над большим твоим смутительным телом: и поцелуем, и полушал-
ком, и кулаком...
...и вот стала Аннушка законной хозяйкой в Брыкинском дому. Будет те-
перь в город, к мужу, покорные письма слать. Летом - полевые тяготы на
Брыкиных. Зимами - сидеть будет под оконцем, сиротливая да скучная, в
непрестанной тревоге, не завел ли другую, - ждать. И от любви московско-
го магазинщика, Егора Брыкина, заведется в дому тихонький мальчик. Ему
будешь ты, Егор Иваныч, в письмах слать родительское благословение, а в
приезды учить пониманию жизни, не снимая кожи, но внедряя покорство и
ум. Ах, какие развлечения наполнят житейскую твою скуку, Егор Иваныч!
Страшились шевельнуться Савельевы ребятки, хоть и давил Пашке на ногу
ящик с яблоками, а у Сени затекла нога. Боялся вынуть ногу из-под ящика
Пашка, словно мог обидеться Брыкинский ящик. Сеня дремал, склонясь на
Пашкино плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18