У часовенки тощий бродяга с вербочками четверть часа уговаривал Мат-
рену Симанну, Секретовскую приживалку:
- Убеждаю вас, тетенька, как истинный христьянин... за неделю еще бо-
ле запушатся! Овечки, чистые овечки станут... - голос у него был сиплый
и злой.
- Не-ет, - покачивалась в толстой шали на ветру старуха. - Мы за пя-
так-то горбатимся-горбатимся... Скинь, скинь, касатик, для старушки. Я у
тебя зато два пучка возьму...
- Так ведь тут дров одних на гривенник, грымза чортова, - кричал пус-
тым гулким брюхом парень, замахиваясь всей охапкой товара.
Зосим Васильич шел мимо с омерзением. Придя домой - щелкнул Сеньку за
недочищенный сапог, а дворника, пришедшего поздравить, выругал от всей
полноты разгневанного сердца. На покупателя кричал.
Торговали в тот день до двенадцати, как в праздники, но только к зак-
рытию набежал народ. Быхалов, несмотря на недомоганье, выпрямленный и
торжественный, в чистом фартуке, тужился морщинистой шеей, щелкая на
счетах, пробуя о мраморный осколок добротность приходящего серебра. Ка-
расьев возился с сахаром и так успевал, как будто был четверорукий. Сеня
размашисто работал хлебным ножом, когда дверь в лавку отворилась и вошел
еще один.
Вошедший был человек не старый, но как бы изглоданный жестокой бо-
лезнью. Обтрепанное осеннее пальтецо, без пуговиц, с торчащей кое-где
ватой, осело и приняло форму длинного худого тела: особенно остро выде-
лялись плечи и карманы, набитые чем-то сверх меры. В левой руке гостя
повис тощий белый узелок.
- Чего прикажете? - сухо спросил Быхалов, с крякотом нагибаясь под-
нять упавшую монету.
- Это я, папаша... - тихо сказало подобие человека голосом неуверен-
ным и ждущим. - Сегодня, в половине одиннадцатого выпустили...
- В комнаты ступай. Сосчитаемся потом, - рывком бросил Быхалов и ог-
лянулся, соображая, много ли понято чужими из того, что произошло.
Как сквозь строй проходил через лавку Быхаловский сын, сутулясь и за-
пинаясь. Он еще не прошел совсем, зацепившись полой за лопнувший обруч
бочки, когда услышал позади себя вопрос. Старик с опухшими глазами и в
картузе, похожем на гнездо, спрашивал у Карасьева:
- Сынок, што ль, Зосиму-т Васильичу?..
- Не сынок, а сынишше цельное, - поиграл статными плечами Карасьев. -
Кончил курс своей науки... - он не договорил, остановленный злым хозяйс-
ким взглядом.
- Запирай, - кричит Быхалов.
Сеня гремит полдюжиной замков, бежит, пробует рукой и глазом, хорошо
ли повисли на ставнях. Не успел Зосим Васильич поддевку снять, Карасьев,
румяный соблазнитель, долу потупляя круглое играющее око, говорит ярос-
лавским напевом:
- Кушать подано, Зосим Васильич. Прикажите начинать...
- Не вертись ты, сатана, - шутливо огрызается хозяин. Приход сына и
смутные надежды на какую-то решительную перемену в нем делают свое дело.
- Успеешь баб своих полапать. Ишь, хохол-то зачесал!
- Для красоты-изящества, - отшаркивается Карасьев, поплевывая на ла-
дошку и приглаживая поразительной кривизны кок на лбу. - Это мы, Зосим
Васильич, чтоб девушки любили...
- Видал я девок твоих, - ворчит Быхалов, - худящие да мазаные. И не
разберешь: живой человек, аль труп. Выбрал, нечего сказать.
- Это ничего-с, - вертит плечом, в меру обижаясь, Карасьев. - Я и
труп могу полюбить. Любовь изнутри идет. Человек не может знать, куда
его сердце прилипнет. Труп - это еще пустячки...
- Балда! - объявляет ему Быхалов, покачивая головой, к вящшему Ка-
расьевскому удовольствию, и садится к столу. На нем замасленный пиджак,
одетый поверх снежно-белой рубашки. Он все еще улыбается: в Карасьеве не
без удовольствия узнает он молодого себя. - Петр, есть иди!..
Притихший, с опущенными глазами выходит из соседней каморки Петр и
садится на краешек табуретки.
- Лоб-то разучился крестить?.. - зорко кося на сына, ворчит отец. -
Запрещают, что ль, у вас в тюрьме там?
Петр молчит, как не слышит. Карасьев с показным усердием машет себя
истовым крестом.
- Ты, Петруша, не сердись... - кашляя, говорит отец. - Сам знаешь, за
стойкой все стою... тридцать восемь лет стою. К минуетам вашим не приу-
чен!
Петр тихо:
- Не надо, папаша. Устал я...
Миска постных щей быстро пустеет. Карасьев жадно набивает рот. Румя-
ные его щеки дуются тугими барабанами. Сеня ест робко, Петр совсем не
ест.
- Пашка где? - спрашивает Быхалов, так повышая голос, что Сеня уронил
ложку. - Пошел вон из-за стола, если сидеть за столом не умеешь, - резко
приказывает Быхалов. - Иван, Пашку ты услал? Простужен он, напрасно ты
его... Еще свалится где.
- Я его... - давится Карасьев и, не дожевав, с видимым отчаянием гло-
тает непрожеванный кусок, - ...его с утра за уксусной кислотой направил.
Очень нужда-с...
На столе пшенная каша, обильно политая маслом. Карасьев ныряет ложкой
в кашу, но останавливается на полпути ко рту, пуча глаза на хозяина.
- Ешь, ешь, - смеется Быхалов. Петру: - а ты почему не ешь? Аль тебе
отцовская соль солоней острожной? - сухой, горький смешок.
- У меня катарр, мне нельзя, - тихо говорит Петр.
- Ката-ар?.. Хрбж... - фыркает в колени Карасьев, подобострастно взи-
рая на хозяина.
- Эй, холуй! - зло одергивает Быхалов. - Губой-то по полу возишь, аль
наняли?
Все молчат. Глаза Петра темнеют, как окна в сумерки. Сеня стоит поо-
даль, грустно глядя, как Карасьев дожирает кашу.
...Сеня моет посуду на подоконнике, широком в ширину стены. Обманная
весна чертит окно тонкими царапинками мороза. И летом быстро темнеет у
Быхалова, а зимами и совсем не бывает дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18