- Да вот сам считай... От Бедряги до Рогозина пяток наберется, да две
проехали. Да от Рогозина до Сускии десять. Вот тебе и выходит...
А уж меркнет безветренное небо. В краю луга дотлевает за дальними ле-
сами ласковая полоска зари. Подорожные кусты стоят ровно и кругло. При-
ходит в тот край большой покой трудового сна.
Вдруг стала тройка. Скинулся с козел, вглядывается в сумерки кустов
ямщик. Потом, на ходу разминая затекшие ноги, идет неспешно к тем кус-
там. А мать Егора догадливым родила, кричит Егор Иваныч:
- Ой, никак ваше степенство капуски с сыренькой водичкой обхлебались?
Тот будто и не слышит. С возрастающей тревогой подается из тарантаса
Егор. - Склоняется ямщик к кустам, - даже и обрывки его речи не доходят
до настороженных Егоровых ушей. Ямщик идет обратно, несет на руках
мальца лет тринадцати, легко - точно липового. У мальца губы запеклись,
как в болезни, лицо - цвета праха и пыли, а руки висят, словно и нет их,
а рукава одни. Обессилевшее тело мальца покорно и гибко в коротких руках
ямщика.
- Неужли клад отыскал? Чур пополам! - трескуче хохочет Егор Иваныч.
- Пополам и придется, - слышит Егор в ответ. - Ну-ко, примости его
наперво да попридержи, как поедем... не выпал бы!
И не дожидаясь Егорова согласья, впихивает ямщик найденыша к Егору на
сиденье. Малец дрожит и бессильным стебельком клонится на возмущенного
Егора.
- Эй, борода! - хорохорится тот и с негодованьем отстраняет лакиро-
ванный сапожок от грязного мальцова лаптя. - Ты меня, кажись, одного на-
нимался везти. Парень и так добежит. На парня у нас с тобой уговору не
было!
Ямщик рывком трогает с места. Смолкает и Егор Иваныч, тронутый вне-
запным соображением. - Ой, медведя, Егорка, не серди. Места глухие, во-
ровские, болотные. И сгниешь ты, Егорка, со всеми сундучками и турецким
табачком в болотной дырке бесславно и безвестно.
Тут предночной ветерок подул и колыхнул верхушку проползавшей ветлы.
Золотое полотенчико померкающей зари порвалось в лиловые клочья. Пыль
прилегла, и задымились росы. Неутомимые на стежках застрекотали ночную
песню кузнечиные хоры. Опять бегут под колеса непрестанные сажени и
версты, еле успевает переступать по ним разгоряченными ногами коренник.
Село Суския! Маячит в сумерках белый толстый храм торгового сего се-
ла. Горят костры по низкому берегу Мочиловки, - светляки полусонному
взгляду Егора Брыкина. Картуз нахлобучивает поглубже Егор Иваныч и
мальца прихватывает к себе, чтоб не слишком бился на ухабах. Опять в
неглубокий омут жениховских мечтаний уходит Брыкин с головой.
Как приедет - спать. А с утра оделит Егор Иваныч сродников гостинца-
ми, знакомцев поклонами, степенным щелчком зазевавшегося мальца. Потом,
гармонь потуже подтянув к плечу, айдакнет Егор Иваныч к Митьке в гости.
А уж к вечеру и повытомит он и статных девок, и крепких вдовух, и засох-
ших вековух и сапогами, и гармоньей, и тонкими, немужицкими разговорами,
в которых что ни слово - ровно томпаковое кольцо: и блестит, и сердце
голубит, и скинуть его с перста не жаль. А что ряб Егор Иваныч, как ро-
гожка, так ведь лицо что? Лицо что пол, было бы вымыто.
Зато, как отгуляет он холостые денечки, зашлет свахой Катерину Тимо-
февну, попадью и ябеду, к Бабинцовым на двор. И наказа своего повелит не
преступать: чтоб не сразу выкладывала Егоров помысел, а почванилась бы
вволю, будто невеста с глуховатинкой, будто уж и перины в чулане подоп-
рели и шубы повылезли, ожидая зятя Григорью Бабинцову, Аннушке - мужа и
хранителя. Катерина Тимофевна в жизни знает толк: толста, и слова у ней
круглые... Закуралесит всю волостную округу Брыкин. Все гармони на де-
сять верст округ похрипнут от Егорова веселья. Ой, великое куриное
пьянствие, - ой, мирская смехота!
- Паренек-то родственничек тебе, аль как? - ластится к ямщику раздоб-
ревший от довольства своего Егорка.
- Своих не признаешь. Знать дома давно не бывал? - кряхтит ямщик. - С
коровами-то, слышал, беда вышла.
- Ан и не слыхивал... а какая? - У нас, говоришь, в Ворах, беда?
- Все бы нам подешевше, - раздумчиво укоряет ямщик, - а за дешевку-то
впятеро платить. Максимку Лызлова памятуешь?
- В пастухах который? ну! - торопит Егор.
- Заспал на солнышке, по старости... а пастушата - ведь вон экие, их
самих пасти впору - дудки резали. Коровы - восемь ли, девять ли голов -
спустились на поемку...
- Ой, - пугается Егор, сдвигаясь с сиденья.
- Вот те и ой. Спустились да веху и обожрались. Подохло пятеро. Ос-
тальным фершал чекмасовский, Шебякин что ль? - пузя прокалывать наезжал.
- Выходили? - волнуется Егор, ерзая по сиденью.
- Да не известны мы...
Переезжали мосток. Бревна хлопали, колеса стучали, мешали слушать.
- ... парнишку, евойного братеня, крепко побили, в кулаки. Шестнадца-
тый всего парнишке. Да што, коров-то не подымешь! А этот вот убег да че-
тыре, вишь, дня в лесах бродил. Сенькой-то тебя, что ли? - спросил он
вдруг у мальца, пугливо вскинувшего большие, в кругах, глаза. - Задичал.
А мать в реке багром шарила. Темные мы, ровно под землей живем...
Ахает Егорова душа: неужто и твоя, Егор, корова в счет попала? А ко-
рова - месяц целый крику на Толкучем, земляка в трактир не сводить, с
Карасьевым в праздничек пивком не побаловаться. Еще новый дом в Ворах в
голубой оттенок красить сбирался...
И тут же в память идет: и их, Егорку, да покойного Алешу Босоногова,
да Андрюшу Подпрятова, да Митю Барыкова, в детстве влекло на Глебовскую
пойму, где высокого веха полые палки ненасытно сосут черный жир из забо-
лоченной земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18