Из веха цыкалки делали и дудки. Под вечер шли домой и
трубили все четверо дружным хором и наперебой, распугивая куликов и кур,
брюхатых баб и молодых телят. Егорке и прозванье было дадено: Егорка Та-
рары.
Небо стало глубже и темнее, увеличиваются в нем стайки звезд. Придви-
гался последний перелесок, за ним - Воры, Егорова родина. Лихо козырек
пооткинув, носовым платочком обмахивает Егор Иваныч пыль с сапог.
- Да уж и то сказать! - рассудительно внушает Брыкин. - Уж больно на-
род у нас дик. Били нас, надо сказать, мало. Ноне, к примеру, жалобитесь
да слезой текете, а завтра как хлобыснете по священному-то месту... Се-
рость в вас...
- Да сам-то, аль в графья пошел, как в городе пожил? - в первый раз
оборачивается ямщик. Из его деревянной рожи, распустившейся в острую
насмешку, узятся презрительные старичьи глаза.
- Ну-ну, уж не щерься... правь, правь! - рычит на него Брыкин, скаля
зубы и кося глаз на близкое село. - Ты знай свое дело, чеши бороду!..
Ямщик злобно и тупо смотрит на Брыкина и вдруг рывком поворачивается
к лошадям.
- Ээк, вы... собачки зеленые! - с надрывом и дико кричит он, и кнут
его свистит на всех трех разом.
Тарантас, хрипя рессорами, вспрыгивает и ныряет в последнем ухабе, на
взъезде в село. Охватило знакомым духом жилых изб. Полаяла на троечное
колесо собака. Лихие, безудержные, из последних сил раззвенелись по селу
бубенцы.
Ночь.

II. Савелий пристроил ребяток.

Превеликим загулом проводил Егор Брыкин холостые свои деньки. Еще и
до свадьбы стал Егорка Егор-Иванычем зваться, а как оженился, так и сов-
сем возвеличился на всем миру Егор. Играли свадебку в новом доме в сос-
луженьи родственников и свойственников, песенников и попов. Воистину ку-
риная смехота: напитков и наедков не перечислить, пахло свежей краской,
ломился от пляски пол.
А один из наезжих сродников, дикой невиданный дядя, так балаболил в
соседней волости об Егоровом величестве:
- Ой, дедуньки... Гармони пеяли, девки пеяли, попы пеяли. Хошь кушай,
хошь - слушай. А дом! Вот это дом, одна печь вдвое больше избы... Вот уж
дом, так дом! - и пьяными ногами расписывался в справедливости рассказа
своего. - Да и не одни дядья только...
Погуляв же месяцок - другой, собрался Брыкин в город. Правда, горяча
и неустанна в любви, как и в пахоте, Аннушка Бабинцова, теперь законная
Брыкина жена, - и руки у ней мягкие и жадные, и губы сладки, как большая
лесная ягода, - скуки с такой женой не ведать, какая длинная ни случись
ночь. Но и ларь не ждал: каждый день - заметная убыль, каждый час -
рубль. С молодой супругой своей совсем обносился и лицом, и карманом
Егор Иваныч. И, покуда собирался вернуться к своим крикливым будням,
зазвал его к себе Савелий Рахлеев, поротый.
Яишенку смастерив и раздобывшись у соседа настойкой в долг, стал Са-
велий, руками маша, прикланиваясь и потчуя, рассуждать вслух о разном.
Одно в его бестолковых рассужденьях ясно было, - совсем его невозмож-
ность одолела.
- Да вот и с коровами-те какая провинность! Кто его знал, вех! Растет
и растет, явственный факт. И никогда такого не случалось, чтоб на него
скотина льстилась. В нем и соку-те, понимаешь, никакого нет, ни крови-
ночки... одно деревянное стволье! - Савелий в этом месте пошикал на же-
ну, Анисью: - у-у, ровно метелка в углу стоишь. Присударкивай гостя-т,
непоклонная!
Егор Иваныч сидел в красном углу, пыхтя от сознанья собственной славы
и от тугого воротника. Временами, поддакивая и намарщивая небольшой
лбишко, ковырял он ложкой яишницу, посапывал и молчал.
И опять разливался слезой да жалобой Савелий. В такие времена велика
трудность в хозяйстве. Мальчонок - не баран, шерсти не настрижешь, а
хлеба ест много. Хозяйство бедняет с каждым годом, двор падает, и боров
прошлой осенью, ровно на зло, сдох.
- Нищаю... А каб была у меня зацепка в городе, отдал бы я мальцов
своих туда. Сыт, одет, и не думается. Глядишь, и набежит с кажного хоть
по серебряному рублику в три месяца. Хлеба не едят, и то барыш! - жалоб-
но прокричал Савелий и, в бессильи выпучив глаза, присел на лавку.
- Разве у нас там рубль - деньги? - пожал плечами и посклабился Егор
Иваныч. - В Москве тыщи цельные по улицам бегают, а от рублей-то мозоли
на руках вспухают. Конечное дело, сноровка нужна во-время рублик попри-
жать! - Тут Егор Иваныч встал, отпихивая в сторону недогрызанный огурец.
- Так вот. Ты, Савелий Петрович, готовь подводу к завтрему. Беру мальцов
твоих... И меня уж зараз отвезешь.
Проговорив так, поиграл плечиком Егор Иваныч, посмотрел на серебряные
часы и вышел. В сенях тащил с колодца бадью с водой хромой Пашка, стар-
ший Савельев. Ему, дав одобрительного щелчка, произнес строго Егор Ива-
ныч:
- Ну, Хромка, сбирайся в город со мной. Просватали!
Шум поднялся в Рахлеевской избе по уходе Брыкина. Мать кричала на от-
ца, а тот отпихивался и отнекивался:
- Что-о? Это я-т, выходит, пьяница? Носоватов, князь, величественный
человек, как я в пажеском-те корпусе служил... Пей, говорит, Савелий!
Питье украшает жизнь, пей. А я рази для украшенья? Рази тот человек
пьяница, который от горя пьет?.. Да и ребят-те я с кровью, может, от
сердца отрываю! Не-ет, это ты совсем неверно.
Тем и докончил Савелий, что допил единым духом остатки, мутневшие на
донышке, и сбежал от Анисьи на весь вечер в разговоры по мужичкам.
... Утро, подкованное легким морозцем, бодрило и отбивало сон. В то
серебряное утро уже стемна ждала у Брыкинского крыльца Савельева подво-
да. Братья, Сенька и Пашка, сидели в телеге, укутанные в самое новое,
какое нашлось у матери, тряпье, и пучились на отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18