Нет требования более
умеренного и более естественного, чем это, а в (неизбежном) случае его неисполнения нет
более справедливого приговора, чем тот, что метафизика как наука доселе еще вовсе не
существовала.
Но если мой вызов принимается, нужно отказаться от двух вещей: во-первых, от игры в
правдоподобие и предположения, которая так же мало подобает метафизике, как и
геометрии; во-вторых, от решения [вопроса] посредством волшебного жезла так
называемого здравого человеческого смысла, с помощью которого не каждый что-то
находит и с которым каждый обращается по-своему.
Что касается первого [условия], то не может быть ничего нелепее, как основывать свои
суждения в метафизике - философии из чистого разума - на правдоподобии и
предположениях. Все познаваемое a priori тем самым выдается за достоверное
аподиктически и должно быть, следовательно, доказано также аподиктически. С
одинаковым правом можно было бы основывать геометрию или арифметику на
предположениях; в самом деле, что касается calculus probabilium последней, то оно
содержит не правдоподобные, а совершенно достоверные суждения о степени
возможности тех или иных случаев при данных однородных условиях, каковые в сумме
всех возможных случаев должны дать совершенно верный результат сообразно правилу,
хотя это правило и недостаточно определенно для каждого отдельного случая. Только в
эмпирическом естествознании допустимы предположения (посредством индукции и
аналогии), но так, чтобы по крайней мере возможность того, что я предполагаю, была
вполне достоверна.
Еще хуже ссылаться на здравый человеческий смысл, когда дело идет о понятиях и
основоположениях не в применении к опыту, а поскольку их считают приложимыми и
вне условий опыта. Действительно, что такое здравый смысл? Это обыденный рассудок,
поскольку он судит правильно. А что такое обыденный рассудок? Это способность
познания и применения правил in concrete в отличие от спекулятивного рассудка, который
есть способность познания правил in abstracto. Так, например, обыденный рассудок вряд
ли будет в состоянии понять то правило, что все, что происходит, определяется своей
причиной, и уж, конечно, никогда не постигнет этого правила в его всеобщности; он
требует поэтому примера из опыта, и если слышит, что это означает то же, чтоб он всегда
думал, когда у него разбивали окно или дома пропадала какая-нибудь вещь, то он
понимает закон [причинности] и признает его. Таким образом, обыденный рассудок имеет
свое применение лишь постольку, поскольку он видит свои правила (хотя они присущи
ему действительно a priori) подтвержденными в опыте; стало быть, усматривать их a priori
и независимо от опыта - это дело спекулятивного рассудка и находится оно целиком вне
кругозора обыденного рассудка. Но ведь метафизика имеет дело только с последним
способом познания; а ссылаться на авторитет, который вовсе не имеет здесь своего
мнения и на который вообще-то смотрят лишь свысока, за исключением тех случаев, когда
испытывают затруднения и со своими спекуляциями находятся в совершенно
беспомощном положении,- это плохой признак здравого смысла.
Эти фальшивые друзья обыденного человеческого рассудка (которые при случае его
восхваляют, обычно же презирают) прибегают, как правило, к такой уловке: должны же
наконец, говорят они, быть какие-то непосредственно достоверные положения, которые
не только не могут быть доказаны, но которые вообще не нуждаются ни в каком
оправдании, ибо иначе никогда не будет конца основаниям наших суждений. Однако те,
кто так утверждает, могут в доказательство этого привести (кроме закона противоречия,
который недостаточен для доказательства синтетических суждений) только такие
математические положения, как дважды два - четыре, между двумя точками возможна
{59}
только одна прямая линия и т. д.,- единственно несомненное, что они могут
непосредственно приписывать обыденному человеческому рассудку. Но эти суждения так
же отличаются от суждений метафизики, как небо от земли. В самом деле, в математике я
могу самим моим мышлением создавать (конструировать) все то, что представляю себе
возможным посредством понятия; я последовательно прибавляю к двум другие два и
составляю сам число четыре или провожу мысленно от одной точки к другой всякие
линии и могу провести только одну, которая подобна себе во всех своих частях (как
равных, так и неравных). Но, даже употребляя всю силу своего мышления, я не могу
вывести из понятия одной вещи понятие другой, существование которой необходимо с
ней связано; для этого я должен обратиться к опыту; и хотя мой рассудок дает мне a priori
(но все же всегда лишь по отношению к возможному опыту) понятие о такой связи
(понятие причинности), однако я его в отличие от математических понятий не могу
представить a priori в созерцании и, следовательно, a priori показать его возможность; для
того чтобы иметь априорную значимость, как это и требуется в метафизике, понятие
[причинности] и основоположения его применения нуждаются в обосновании и дедукции
своей возможности, ибо иначе остается неизвестным, как далеко простирается сфера
применения этого понятия, приложимо ли оно только в опыте или также вне его. Таким
образом, в метафизике как спекулятивной науке чистого разума никогда нельзя ссылаться
на обыденный человеческий рассудок; это уместно лишь тогда, когда мы вынуждены ее
покинуть и отказаться (при некоторых обстоятельствах) от всякого чистого спекулятивного
познания, которое всегда должно быть знанием, стало быть, отказаться и от самой
метафизики и ее учений;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47