«Бьюик» мне понравился. Переднее сиденье просторное, как полка в спальном вагоне; руль размером с велосипедную шину и приемник, словно позаимствованный из музыкального автомата в кафе. Спидометр на приборной доске показывал, что машина развивает скорость больше двухсот километров в час, рядом счетчик, чтобы водитель знал, когда пора заправляться бензином. Под счетчиком находилось перчаточное отделение, рассчитанное на человека с немаленьким размером перчаток, побольше, чем у Джейкобса.
Перегнувшись через сиденье, я щелчком открыл его и сунул внутрь руку. Так, «смит-вессон» 38-го калибра с красивой рифленой рукояткой. Тот самый, из которого Джейкобс целился в меня в Дахау. Дорожная карта Германии. Открытка в честь двухсотлетнего юбилея Гете. Американское издание «Дневников Геббельса». Путеводитель по Северной Италии. А внутри путеводителя, на странице с Миланом, квитанция из ювелирного магазина. Имя ювелира Примо Оттоленги, а квитанция на сумму десять тысяч долларов. Логично предположить, что именно в Милане Джейкобс и продал еврейские ценности из ящика, выкопанного в моем саду. Тем более что на квитанции стояла дата – примерно через неделю после его визита ко мне. Еще нашлось письмо из мемориального госпиталя «Рочестер Стронг», из штата Нью-Йорк, с перечислением медицинского оборудования, отправленного в Гармиш-Партенкирхен через авиабазу Рейн-Майн.
Валялся в отделении и блокнот. Первая страница его оказалась чистой, но я сумел различить на ней отпечатки слов, написанных на предыдущей, вырванной. Я позаимствовал несколько страничек в надежде, что позже мне удастся, зачернив следы, прочитать, что было написано Джейкобсом.
Я сложил все обратно в бардачок, захлопнул его и оглянулся на заднее сиденье. Там лежали экземпляры «Геральда», «Зюддойче цайтунг» и сложенный зонт. Что ж, улов невелик, но я все-таки узнал о Джейкобсе немного больше, чем знал прежде. Узнал, что пользуется он серьезным оружием, куда сбыл ценности. Узнал, что его интересует доктор Геббельс, а может, и этот фриц Гёте тоже, под настроение. Случается, мелочи помогают раскопать многозначительную информацию.
Выбравшись из машины, я тихонько захлопнул дверцу и зашагал на северо-восток в направлении Зонненбихля, срезая путь через территорию бывшего госпиталя, а теперь центра реабилитации и отдыха для американских служащих.
Я начал подумывать, не пора ли возвращаться в Мюнхен и, пока нет новых клиентов, попытаться разыскать таинственную Бритту Варцок. Может, стоит наведаться в церковь Святого Духа, а вдруг она объявится там снова. Или опять потолковать с беднягой Феликсом Клингерхофером из Американских зарубежных авиалиний, вдруг сумеет вспомнить что-то еще кроме того, что живет она в Вене.
Обратная дорога в Мёнх заняла больше времени, чем я рассчитывал. Я не учел, что по большей части она шла в гору, и даже без рюкзака на спине в дом я вполз отнюдь не счастливым странником. Расшнуровав ботинки, я растянулся на кровати и прикрыл глаза. Энгельбертина только спустя несколько минут обнаружила, что я вернулся, и зашла ко мне. По ее лицу я тотчас понял: что-то неладно.
– Эрик получил телеграмму, – сказала она. – Из Вены. Его мать умерла. Он очень расстроился.
– Вот как? А я думал, они ненавидят друг друга.
– Ну да. В этом все и дело. Он осознал, что уже никогда больше не сможет помириться с ней. Никогда. – Она показала мне телеграмму.
– Вряд ли мне удобно читать ее… – бубнил я, уже бегая глазами по строчкам. – А где Эрик?
– У себя в комнате. Сказал, хочет побыть один.
– Что ж, это понятно, – вздохнул я. – Потерять мать – это потяжелее, чем расстаться с любимой кошкой… Если только ты не кот.
Энгельбертина грустно улыбнулась и взяла меня за руку.
– А у тебя есть мать?
– Была. И отец тоже, если мне не изменяет память. Только где-то по пути я потерял обоих. Такая вот небрежность.
– И я тоже, – опять вздохнула Энгельбертина. – У нас с тобой много общего, верно?
– Да, – без особого энтузиазма согласился я. На мой взгляд, общее у нас было только одно, и это происходило либо в ее спальне, либо в моей. Я еще раз взглянул на телеграмму: – Тут говорится, что Груэн получает большое наследство.
– Да, но только если он лично съездит в Вену, встретится с юристами и заявит на него права, – пояснила она. – Но я не представляю себе, как это можно осуществить. В его теперешнем состоянии поездка просто невозможна.
– Он настолько плох?
– То, что он прикован к коляске, – еще полбеды. Но ему еще вырезали селезенку.
– Про это я не знал. Это серьезно?
– При потере селезенки увеличивается риск подхватить инфекцию, – объяснила она. – Селезенка – это вроде как фильтр крови и ее резервный запас. Вот почему Эрик так легко устает. – Энгельбертина покачала головой. – Очень сомнительно, чтоб ему удалось добраться до Вены. Даже на машине Генриха. Вена ведь почти в пятистах километрах отсюда?
– Не помню. Я уже давно не живу в Вене. И не могу сказать, чтобы я особо обожал венцев. Они оказались отъявленными немцами, только на австрийский лад.
– Как Гитлер?
– Нет, Гитлер был очень немецким австрийцем. Вот в чем разница. – Я примолк. – А о какой сумме идет речь, как думаешь? Я о наследстве.
– Наверняка не знаю. Но семье Груэн принадлежал один из самых больших сахарных заводов в Центральной Европе. – Энгельбертина пожала плечами. – Так что, наверное, очень много. А на сладкое все падки, верно?
– В Австрии точно, – согласился я. – Там на сладкое летят, как…
– А ты ничего не забыл? – перебила она меня. – Я, между прочим, австриячка.
– И спорю, очень этим гордишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116