А если я при этом пытался заговорить, то получалось еще хлеще: в сравнении с моим голосом рык любого монстра звучал обольстительным сопрано Марлен Дитрих.
Я дошагал до лифта, а там плюхнулся в инвалидную коляску. В госпитале толклось полно посетителей, и никто не обращал внимания ни на меня, ни на Штубера, а меньше всех врачи и медсестры: обычно они пользовались случаем и в часы посещений устраивали себе перерыв или занимались бумажной работой. Работой они были перегружены, а платили им гроши.
Штубер быстро покатил меня к своему «фольксвагену-жуку». Я забрался на пассажирское сиденье и, сберегая силы, предоставил ему возможность закрыть дверцу. Обежав машину, он запрыгнул на место, мотор взревел, и только тогда я сообщил ему, куда ехать. Он раскурил две сигареты, одну передал мне, выжал сцепление, и мы тронулись по направлению к окружной дороге.
– Куда дальше? – осведомился он, крепко удерживая руль слева, – мы пока ехали по окружной.
– Через мост, – ответил я. – На запад по Максимилиан-штрассе, потом по Хильдегард-штрассе…
– Скажи просто, куда надо, – проворчал он. – Я, между прочим, таксист, не забыл? Вон видишь, маленькая лицензия из Управления муниципального транспорта. Означает, что город я знаю, как «киску» твоей жены.
«Бычья кровь» позволила мне пропустить колкость мимо ушей. Да и потом, лучше уж такое настроение, чем извинения и замешательство, которые, пожалуй, затормозят парня. А сейчас требовались скорость и активность, пока не улетучились действие стимулятора и моя злость.
– В церковь Святого Духа на Тал, – бросил я.
– В церковь? Зачем это тебе в церковь? – Он призадумался над загадкой, пока мы мчались через мост. – Или у тебя появились другие соображения? Если так, то церковь Святой Анны ближе.
– Вот тебе и твои познания в гинекологии, – откликнулся я. – Святая Анна еще закрыта. – Когда мы ехали через Форум, я мельком заметил угол, где «старые товарищи» угостили меня дубинкой, прежде чем засунуть в машину. – И я не передумал. Да ведь ты сам просил меня поменьше трепаться. Так какое тебе дело, что мне понадобилось в церкви? Тебя не касается. Сам сказал, что и знать не желаешь.
Штубер пожал плечами.
– Подумал просто, что ты перерешил. И все дела.
– Перерешу – узнаешь первым. Ну, где «погремушка»?
– У тебя под ногами. – На полу валялась кожаная сумка для инструментов. Я был так взбудоражен, что не заметил ее. – В сумке… В ней еще гаечные ключи и отвертки – на случай, если кто любопытный сунет нос.
Медленно наклонившись, я втянул сумку на колени. На боку сумки напечатан герб города и штемпель «Служба доставки почты автотранспортом. Луизен-штрассе».
– Сумка, наверное, автомеханика, – пояснил Штубер. – Забыл у меня в такси.
– С каких это пор автомеханики стали пользоваться валютными такси?
– С тех самых, как стали трахать американских медсестер. Девица была высший класс. Немудрено, что парень инструменты свои позабыл. Они не могли оторваться друг от друга. – Штубер покачал головой. – Я на них поглядывал в зеркало заднего вида. Она так энергично шарила языком, словно ключ от дверей у него в штанах разыскивала.
– Очень романтичную картинку ты рисуешь. – Я открыл сумку. Среди инструментов лежал автоматический кольт американского производства. Отличная машинка, довоенного выпуска, сорок пятый калибр. Глушитель, навинченный на дуло, – самоделка, но почти все глушители самодельные. А кольт – для глушителя оружие идеальное. Единственная проблема – длина: вместе с глушителем выходило больше сорока сантиметров. Это хорошо, что Штубер отдавал и сумку. Таскать револьвер в руке – все равно что вооружиться Экскалибуром, волшебным мечом короля Артура.
– Револьвер чист, как само Рождество, – прибавил Штубер. – Достал его у черномазого сержанта, который нес охрану в Клубе американских офицеров во Дворце искусств. Он поклялся жизнью своей черной мамаши, что револьвер и глушитель последний раз пускал в ход рейнджер из американской армии, чтобы убить эсэсовского генерала.
– Значит, револьвер этот счастливый, – заметил я.
– Ты, Гюнтер, – покосился на меня Штубер, – такой странный!
– Тебе кажется.
Мы поехали по Хохбрухен, не теряя из виду «Хофбраухаус», где – необычно для этого времени дня – жизнь била ключом. Какой-то пьяный в кожаных штанах, шатаясь, ковылял по тротуару и едва не наткнулся на тележку, с которой торговали крендельками. В воздухе был разлит запах пива, куда более густой, чем обычно, даже для Мюнхена. Ватага американских солдат вразвалку шагала по улице, по-хозяйски, самодовольно, напитывая воздух запахом сладкого виргинского табака. Военная форма на парнях чуть не лопалась, а их пьяный хохот раскатывался автоматными очередями. Где-то вдалеке духовой оркестр грянул «Марш старых товарищей», и один из солдат принялся отбивать чечетку. Мотив марша отлично подходил для выполнения моего плана.
– Чего это тут за суматоха? – проворчал я.
– Первый день Октоберфеста, – пояснил Штубер. – Праздник пива. Америкашек везде полно. Такси сейчас нарасхват, а я тут тебя раскатываю.
– За это с тобой расплатились. И весьма щедро.
– Да ладно, я не жалуюсь. Просто не так сказал. Буду их возить, когда освобожусь, вот что хотел сказать.
– А ты сначала думай, сынок, а потом уж со мной делись. – Мы доехали до церкви. – Сверни налево и притормози у боковой двери. А потом помоги мне выбраться из твоей ореховой скорлупки. Чувствую себя горошиной в уличной игре «Три карты».
– Ты, путаешь, Гюнтер, это игра в наперстки, для простаков, – поправил он. – Горошину накрывают одним из трех наперстков, а потом…
– Заткнись и открой дверцу, погонщик «жука».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116