Наверно, так оно и есть. Наверно, только на такую любовь и способен мужчина.
В течение двух месяцев они с Линой избегали оставаться наедине и, главное, обсуждать свои отношения. Она пила все больше. Он тревожился, боясь новой депрессии, которая могла оказаться серьезнее первой. Его пугал ее взгляд-взгляд человека, загнанного в угол или одержимого навязчивой идеей.
Казалось, она убегает от мысли, которую изо всех сил старается от него скрыть. Но разве сам он не убегает от чего-то всю жизнь? Еще с Фекана. С тех пор как впервые ощутил окружающую его пустоту.
Интересно, о чем так задумалась м-ль Бланш? Быть может, о Лине? Они оба неподвижны, и в конце концов Могра перестает замечать шум и шаги в коридоре.
Он уже далеко. Ему трудно было бы сказать, о чем он думает. Он забыл, что лежит на больничной койке, и вздрагивает, когда в палату входит элегантный и непринужденный Бессон.
— Ну как? Что тут происходит? Совсем пал духом?
Врач словно пытается пронзить его взглядом насквозь.
— Я уже уходил из кабинета, когда позвонила твоя жена. Ее встревожило, что ты не захотел сегодня с ней видеться. Но я ее успокоил, объяснил, что еще с неделю у тебя могут быть резкие перемены настроения.
Опять двадцать пять! Можно подумать, его настроение и самочувствие расписаны у них по дням. Почему бы им заранее не занести все это на висящую в изножии карточку, на которую Бессон мимоходом бросает взгляд, прежде чем сесть у изголовья?
При появлении профессора м-ль Бланш встала, немного помедлила на случай, если она понадобится, и потом вышла в коридор.
— Ну, к делу, старина!
Бессон бросает эту фразу притворно веселым тоном, как скверный актер, и Могра разглядывает его с тем же холодком, с каким недавно смотрел на Одуара, внезапно обнаруживая, что этот усыпанный почестями и наградами великий человек — тоже довольно-таки гротескный тип.
Глава 4
— Для серьезного разговора ты уже чувствуешь себя вполне прилично.
Недавно мне звонил Одуар…
Могра сразу почувствовал, что его приятель пришел сюда с определенной целью, и эти слова подтверждают его догадку. Оба врача обсудили его состояние по телефону. Лина тоже позвонила Бессону. Вокруг него образовался настоящий заговор, в который входят даже старшая медсестра и м-ль Бланш. А он беспомощно лежит в кровати, отданный на милость людей, которые обмениваются мнениями по его поводу, беседуют и спорят о нем.
Только что Бессон изображал из себя душу общества, рубаху-парня, как говорят в театре: он был фамильярен, сердечен и только что не похлопал Могра по спине.
Теперь же его тон сделался озабоченным, чуть ли не брюзгливым, и все это было подготовлено заранее. Он явно договорился со своим коллегой, что будет играть именно такую роль.
Снова с ним обращаются как с ребенком! Если матери не удается в чем-нибудь убедить ребенка, она говорит мужу: «Попробуй теперь ты. Он тебя слушается лучше. Если ты встряхнешь его хорошенько…»
И Бессон его встряхивает.
— Если бы ты был идиотом, я стал бы говорить с тобой по-другому. С некоторыми пациентами нам приходится хитрить, потому что они ничего не могут понять. Ты — дело другое.
Могра не слишком-то интересно, что будет дальше. Он смотрит на этого человека новыми глазами, тридцати лет знакомства как не бывало.
— Одуар тобой недоволен. Он считает, что ты ему не помогаешь, замкнулся в себе, сосредоточился на своей болезни. А ведь тебе должно быть известно, что, если больной не хочет, вылечить его очень трудно, если не невозможно.
Когда Бессон ему лжет, а когда говорит правду?
— Заметь, что мне твое поведение понятнее, чем Одуару, ведь я знаю тебя давно. Мне нетрудно представить, как при твоей невероятной активности ты можешь себя чувствовать.
Он уже не прав, но это не мешает ему быть весьма довольным собственной персоной и строить гладкие фразы, словно на лекции в Медицинской академии.
— Видишь ли, тебе следует зарубить на носу, что не ты первый, не ты последний. У Одуара в этой палате перебывало множество пациентов, у него огромный опыт в обращении с больными. Признайся, ведь ты не веришь ни ему, ни мне.
А что они говорили ему до сих пор? Что он не умрет? Выздоровеет? Не останется до конца своих дней беспомощным. Что через несколько недель, самое большее месяцев он снова займет свое место среди людей, ведущих там, за окном больницы, свою беспокойную жизнь.
Но ему-то все это безразлично!
— Вчера я попытался вкратце объяснить, какие бывают параличи. Но тем не менее я убежден, что тебя терзает какая-то мысль. Ты случаем не вбил себе в голову, что у тебя опухоль мозга?
Бессон ждет его реакции, но Могра остается неподвижен, и у профессора появляется хитроватое выражение: он уверен, что угадал.
— Я прав, не так ли? Могу поспорить, ты вспомнил нашего друга Жюблена.
Чтобы Бессон от него отвязался, Могра отрицательно качает головой.
— С Жюбленом получилось совершенно иначе. Может, тебе нужны подробности?
Нет! Он не желает ничего слышать! Зачем, если он уже смирился с тем, что его постигнет та же участь? Могра слушает вполуха, слышит слова Бессона, его голос, но ему неинтересно, и фразы теряют для него всякий смысл.
— Послушай меня внимательно, Рене. Я не стану утверждать, что в первый день и даже в первую ночь у нас не было никаких опасений. Все зависело от того, что покажут анализы. Потому-то Одуар и захотел, чтобы ты был у него под рукой, хотя здесь ты чувствуешь себя не в своей тарелке и в Отейле было бы иначе.
Ошибка! Он нигде не чувствует себя в своей тарелке.
— Пульс у тебя был тогда шестьдесят, и это нас немного успокоило. Сегодня он нормальный — шестьдесят восемь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67