И однажды после какой-то премьеры друзья затащили его в один из этих кабачков, и вдруг третьим номером на сцене появилась Зюльма, редакционная Мадонна, — в строгом костюме, бледная, она начала раздеваться, с отсутствующим видом глядя в пространство.
Могра спрятался в тень, чтобы ее не смущать. Но эта предосторожность оказалась излишней: девушка ничего не замечала и, уйдя в себя, постепенно выставляла напоказ свое бледное тело.
Предыдущие номера были встречены смехом. Но Зюльма раздевалась среди всеобщего молчания, весь зал охватила какая-то нервозность, даже тревога, словно каждый предчувствовал что-то недоброе.
Ее движения были резкими и неуклюжими. По ее отсутствующему взгляду и бесстрастному лицу можно было подумать, что она совершает какой-то ритуал, чуть ли не магический обряд для себя самой.
Могра не знал, снабжают ли девушек, перед тем как выпустить их на сцену, какими-нибудь аксессуарами. Но когда Зюльма избавилась от остатков одежды, он увидел у нее внизу живота треугольник из серебристых пластинок, напоминавших рыбью чешую. На кончиках грудей тоже сверкали серебряные звезды.
Она проработала в газете еще с месяц, а потом взяла расчет. Никто не знал, что с ней стало потом.
Почему он вспомнил о Зюльме, ведь у нее нет ничего общего с м-ль Бланш?
Ему нравится рот медсестры, ее пухлая нижняя губка, нежные очертания щек и затылка.
Он не хочет ее. Будь он способен в его состоянии желать женщину, то предпочел бы заняться любовью с Жозефой, которая поотбивалась бы немного со смехом, а потом раздвинула колени.
Что было бы, если бы лет восемь назад он встретил не Лину, а м-ль Бланш?
Обратил ли он на нее внимание в обычной жизни? Он задает себе эти вопросы, но найти ответы особо не стремится.
В коридоре звонит телефон. Кто-то снимает трубку.
В приоткрытой двери появляется голова какой-то женщины.
— Это вас, — говорит она сиделке.
Могра задумчиво следит за нею взглядом, недовольный тем, что его снова вырвали из медленного течения мыслей. Сиделка тут же возвращается.
— Звонит госпожа Могра: она хочет узнать, можно ли ей навестить вас сегодня?
В редакции было то же самое! Она никогда не приходила к нему, не спросив прежде по телефону разрешения.
Он лежит совершенно неподвижно и размышляет. Лина терпеть не может больничных палат, похорон и даже свадеб. Она считает своим долгом приехать в Бисетр, поскольку так принято — навещать прикованного к постели супруга.
Накануне она не спрашивала его разрешения, но зато спросила его у врачей.
Если она придет и сегодня, это войдет у нее в привычку, и он будет видеться с ней каждый день.
В конце концов Могра отрицательно качает головой.
— Вы уверены?
Медсестра удивлена и немного смущена.
— Тогда я скажу, что вы устали… Хотя нет, она может встревожиться. Я скажу, что вы ждете профессора.
Она возвращается, вид у нее задумчивый. Сев на свое место у окна, она долго смотрит во двор, потом спрашивает:
— Вы давно женаты?
Он показывает ей на левой руке пять пальцев, потом еще два.
— Семь лет?
Заметила ли она вчера, что его жена пьет? Почувствовала ли как медик эту слабину, поняла ли, что возбуждение Лины неестественно, что в ее взгляде сквозит скрытое беспокойство, словно она нигде не ощущает себя на своем месте?
После нескольких минут молчания м-ль Бланш задает следующий вопрос, все еще глядя во двор:
— Вы ее любите?
Неужто она забыла, что он не может говорить? Озадаченная его молчанием, она поворачивается к нему, и он снова утвердительно кивает.
На самом деле это так и вместе с тем не так. Ни Лина, ни он не знают, что с ними происходит. Два месяца назад между ними разыгралась дикая сцена, когда они вернулись домой после одного из тех редких ужинов, на которых бывали вместе.
Лина была пьяна. Он тоже выпил больше обычного, хотя и гораздо меньше нее, и чувствовал себя совершенно спокойным.
Не важно, что они тогда говорили друг другу. Слова не имеют значения.
Просто каждый был убежден, что другой исковеркал ему жизнь. Но мысль Лины приняла немного иное направление, она стала обвинять себя в том, что он страдает из-за нее, вызывая таким окольным путем жалость к самой себе.
Утром он уехал в редакцию в обычное время. Завтракать домой Рене никогда не ездил. Они обычно встречались лишь вечером в каком-нибудь баре или ресторане, а в отель заезжали только тогда, когда им нужно было переодеться.
В восемь вечера она лежала в постели, в спальне было полутемно, рядом сидела медсестра из отеля. О прошлой ночи они не вспоминали. Однако Могра не мог забыть, что тогда слово «развод» было произнесено в первый раз и он впервые увидел в глазах жены ненависть.
— Ты командуешь большой газетой, некоторые люди готовы лизать тебе пятки, поэтому ты мнишь себя крупной шишкой и думаешь, что тебе все позволено…
Она старалась выбрать слова пообиднее. А несколько минут спустя ползала на коленях, просила прощения и обвиняла себя во всех смертных грехах.
В такие ночи можно из-за любого пустяка решиться на самоубийство. Будь у него под рукой револьвер, он, возможно, застрелился бы. Жизнь казалась ему такой же пустой, такой же абсурдной, как в то утро в Фекане.
После того серенького утра, когда вернулась «Святая Тереза», он стал трудиться так яростно, что напуганный Бессон д'Аргуле советовал ему всякий раз не принимать всего так близко к сердцу и снять с себя часть ответственности, которую он на себя взвалил.
Но что у него осталось бы, если не принимать вещей близко к сердцу, пусть даже в них не веря?
Это немного напоминало вопрос м-ль Бланш: «Вы ее любите?»
Ничего, кроме «да», он ответить не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67