Особенно половая. Этого-то нам не запретят?!" - "Ты что - с ума..." - но я уже раздвигал величавые портьеры ее халата - брызнуло солнце. "У тебя всегда одно..." - но я уже забрался в прогретый солнцем виноградник, в любимую беседку, увитую плющом и хмелем (только в пальцы постреливал болью неразрядившийся аккумулятор). Ништо - однова живем! "Выключи хотя бы свет - устроил разгул порнографии!.."
А мы пу-русски, пу-простому, пу-патриархальному, бормотал я, стараясь освоить вулугодский говорок, который теперь сделается литературной нормой (не забыть почаще вворачивать сакраментальное сибирское "однако"!). Я нащепал лучины из книжных полок (заметались страшные тени) и пу-хузяйски, пу-хузяйски наладил свою бабу поддать жару. Шлепая босыми ногами, белой лебедью проплыла она на кухню (от моей напутственной пятерни разбежались волны сметаны) и приволокла (коня на скаку остановит) раскипятившийся бак - Пруст и Кафка на стеллаже скрылись в облаках пара.
Я степенно разоблачился до нательного креста (тяжкое чрево скрывало срам) и, кряхтя, забрался на полок, а русская Венера принялась с застенчивым повизгиванием охаживать меня березовым веником из канализационного люка. Ухх, ухх, издавал я оргиастические стоны, шибче! шибче!! о! о! до печенок пробирает, холера!!! "А ну, поддай на каменку!" - и типятком со всего маху на раскаленные кирпичи Толстого и Герцена, - ухххххорошшо!.. А таперича квасом - охх, духовит! А таперя медом, брагой, уксусом, желчью, кровью!.. Запекается, однако, ястри тя... Ништо! волоки скребок! От моей напутственной пятерни разбегаются волны малинового сиропа. А таперя будем, однако, блуда гонять! "Хи-хи, вы уж скажете, Лев Яклич..." Веником-от, веником от кого, однако, прикрылась? А ну-к, раздуй лучину полутче - эва, ножищи, однако, колоды колодами, а титечки быдто репки чишшенные... Ты, однако, не стыдись, касатка, в еттом греха нетути - токо что икону, однако, не забыть завесить...
Но тут пропел петух. Неужели мы так всю ночь и простояли, каменно стиснув друг друга?
Назавтра я снова всем сердцем любил тех простых славных людей, которые на полном серьезе рассказывали, что мятежные министры улетели во Фрунзе, чтобы оттуда пробраться к Саддаму Хусейну, но крылатая ракета для них уже хрипит и рвется с поводка. Даже глупость почти умиляла меня, когда дураки вместе со мной радовались нашей победе.
Что говорить - славная минута. Если бы только Единство В Победе не требовалось покупать кровью и ненавистью...
Да, еще: в день путча я случайно услышал по радио гармошку - "На сопках Манчжурии", - и вместо ностальгического умиления испытал самый настоящий ужас: мне показалось, что Эдем вот-вот снова накроет меня своей волной.
Впрочем, вооружась микроскопом, даже еврей способен разглядеть каждодневные проявленьица Единства без заметной примеси злобы, когда незнакомые люди, широко распахнув дверь, раскрывают тебе широкие объятия. Отчего бы всем так не жить, вновь (как моча) ударяет в голову мечта идиота: если людей способно так преобразить некрасивое слово "родня", в кого же они превратятся, если вдруг всерьез поверят еврейской байке, что все мы - сводные браться по общему Отцу небесному?..
И когда успевший оплешиветь до знакомства с тобой сколькитоюродный брат, которому в естественных условиях было бы глубоко противно все, чем ты живешь, от всей души зазывает тебя на рыбалку, ты немедленно забываешь свои страшные клятвы больше ничего не делать "ради людей" (им же будет лучше - будешь меньше их ненавидеть) и не сходя с места совершаешь встречный подвиг - соглашаешься на сутки непереносимой скуки в обществе неразговорчивых рыб и, увы, гораздо более говорливого сородича. Но - самое удивительное - ты тоже становишься улыбчив, услужлив и говорлив: уровень еврейскости (грубее - жид-кости) в твоей крови падает почти до нуля.
А потом он опять взлетает до вершин мирового сионизма, когда снова обнаруживаешь, что в который раз остался в дураках: ради Единства пожертвовал чем-то еврейски-реальным - и снова ничего (никого) не купил.
Предпоследнее обострение было, когда поступал мой еврейский сынуля да, да, все равно еврейский, несмотря на русскую бабушку и русскую, в кустодиевском вкусе, маму. По таблицам Эйхмана ему оставался бы всего один шаг до полного арийца, но у нас смотрели (или смотрят?) не в кровь, а в глаз - отстраненный глаз соглядатая, которым становится всякий, кто водит компанию с чужаками. Кровь может обмануть - связи никогда. Поэтому и внуки моих внуков будут точно такими же полными евреями, каковы мои дети-квартероны. Но когда моему еврейскому чаду предстояло принять заслуженную участь...
Из-за моих собственных неприятностей уровень жидкости во мне никогда не взлетал до таких высот. Иметь детей-евреев неизмеримо мучительнее, чем быть евреем самому.
С еврейской скрупулезностью я старался подготовить сына (евреи вечно трясутся над своими чадушками) ко всяким неожиданностям, прекрасно понимая, что к главной неожиданности - как к смерти или чуду - подготовиться невозможно. Вообразите: вы скользите над пустотой, с каждым шагом совершенствуясь в мастерстве канатоходца... и вдруг замечаете, как один из членов жюри, скучающе пожевывая губами, как бы в рассеянности подпиливает ваш канат туповатым, однако вполне дееспособным перочинным ножичком. И ваша воля, ваше внимание с собственного, только что идеально послушного тела устремляется к дядечке с ножичком.
Нет, я выучился бы скользить и по перепиливаемому канату, если бы с самого начала видел дядечку с ножичком, - так ошибочно думал я, забыв, что лишь единство с другими всегда наполняло меня ловкостью и удалью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94