"Не было такого преступления, которого я не совершал ради Единства", - попробую-ка я украсть из "Исповеди" другого еврея, провозглашенного третьими евреями совестью русской литературы.
Одно время у нас с Интернатцами возникла мода низвергать друг на друга каменный град - и сколько раз я с восторгом устремлялся под этот метеоритный дождь! Это были мои звездные миги, приближающие меня к небесам. Помню небольшой астероид, который, неторопливо вращаясь, двигался мне навстречу, а я как зачарованный продолжал двигаться навстречу ему. Даже звон удара не очень меня потряс - вроде как кто-то стукнул в отдаленную дверь большого зала, где я спокойно занимался своими делами: это гость лишь запоздалый у порога моего...
В конце концов, важнее не чей кулак, а чье Мы окажется крепче. В Эдеме снова объявился Степка Кирза, один из виднейших хранителей былой Детдомской славы. Средь августовского пекла в темно-синем, невиданном у нас плаще с клетчатой изнанкой (явно с чужого, более могутного плеча), запустив по локоть руки в мрачные глубины карманов, сутулясь, как питекантроп, выставив перед собой широкое лицо с еще более широкой нижней челюстью (таким лицам очень идет небритость, до которой Степке оставалось дотерпеть еще годика два), он устрашающе продавливал толпу у Клубной кассы, а после, помягчев, окруженный почтительным вниманием, вел суровую, но прекрасную повесть о тех суровых, но прекрасных местах, где ему посчастливилось побывать: "Ребята постарше взяли его за руки, за ноги, подкинули и посадили на бетон. Жить, конечно, будет, - как бы сам с собой рассуждал Степка. - Но это уже не человек. Кровью будет дристать..." - Степка пренебрежительно махал рукой, ради такого случая даже извлекши ее из карманных недр, простирающихся едва не до земли.
В эти же дни Марс ниспослал нам очередную удачу: мы захватили Интернатцев врасплох, когда они выходили опять-таки из Бани (где нам еще было с ними свидеться!). Теперь они и в Баню брали с собой больше булыжников, чем мочалок, но мы сумели грянуть таким единодушным залпом, что они в беспамятстве кинулись обратно, открыв нам беззащитный тыл. Мы в едином порыве...
Но тут я с изумлением увидел среди кишения давивших друг друга трусов Степку, потрясенного этим падением своего великого Народа, - Степку, остервенело рвущегося из забитого слипшимися телами дверного проема. Раскрутив над головой солдатскую пряжку, Степка ринулся на нас в одиночку. И мы - мы, а не Мы - бросились кто куда перед мощной властью Правоты. Степкина пряжка сама по себе весила не так уж много - у нас у половины были такие же, с выдавленной звездой, еще и утяжеленные свинцовой подливкой (битье - вообще наиболее употребительное использование пятиконечных звезд), да и в любом случае самый неукротимый Степка не опасней десятка Интернатцев с булдыганами, - но... драпануть перед Детдомцем - не позор, - не то что перед Интернатцем. Каждый из нас, сколько бы нашенской плотвы его ни окружало, все равно чувствовал свою отдельность перед сплоченностью, чувствовал всю свою беззубость и беспанцирность перед Единством Детдома.
Драпая врассыпную, я рискнул оглянуться и увидел, как Кирзуха в мотавшемся самостоятельно, словно вытряхиваемая простыня, плаще, рубил в капусту отставших, не замечая нашего Казака, который не убегал, а с посторонним видом, руки в брюки, уходил прочь, недобро кося на неистовствующего Степку. И Степка его так и не заметил! И в моей голове начинающего еврея прошелестел и надолго притих кощунственный вопрос: может быть, это еще одна черта истинного героя - с полувзгляда распознать, с кем из покоренного племени лучше заключить негласное перемирие?
А сейчас над моей еврейской головой, как змея над чашей, изогнулся вопрос еще более кощунственный: а нужны ли герои вообще? Кроме как защищать нас от таких, как они?
Надеюсь, что стимулирующий душ очередного Единства, оттарабанивший по моей макушке примерно год назад, окажется последним.
"Военный переворот", - выдохнуло мне в лицо что-то огромное, закрывшее все горизонты, - это супруга придвинулась слишком близко, - и бессмысленный ужас полусна мигом сменился дневной ясностью: "Все погибло". Достойно встретить гибель - я уже много лет не считаю свою жизнь подготовкой к этой главной цели, но прежний тренинг сказался: семейство впоследствии признало, что я держался лучше всех. По крайней мере, сразу натянул штаны: уж если придется прыгать из окошка - так не захваченным врасплох фрицем.
"Гэ Ка Че Пэ", - с удовольствием выговорил по телевизору сладчайший женский голос, какие водились только при незабвенном Леониде Ильиче (нынче с такой приятностью умеют сообщать разве что обо всяких крушениях: "Имеются. Человеческие. Жертвы") - и экран погас, не выдержав политического накала.
Дальше голос умильно наводил ужас из серой мглы, словно Господь из облака на горе Синайской. Впрочем, тому, кто вещает от имени народа, более всего и пристала серая безликость. Уши вспрыгивали торчком от одного только обращения "Соотечественники!". "Слушай, брат" - так обращается блатной, "Слушай, товарищ" - фашист. Ласковыми с солдатами бывают только педерасты. Раньше, мол, советского человека очень уважали за границей да кто, кроме вас, там бывал!
"Честь и гордость советского человека должны быть восстановлены в полном..." - а у меня они и не падали. "Честь и гордость"... Самые безупречные манеры бывают у шулеров.
"Над нашей великой Родиной..." Как всегда у них - все нависло, рассуждать некогда - остается сплачиваться. Вокруг них. Если постараться и поверить попутным книксенам перед каждой еврейской святыней - "права личности", "частное предпринимательство" - тирания обещала быть просвещенной, но удар по сексу (удар ниже пояса) заставил съежиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94