Чилдермас принадлежал к тому неприятному типу людей, которые по низости рождения вынуждены всю жизнь состоять на службе у других, однако сообразительный ум и способности заставляют их мечтать о большем. Иногда, по редкому стечению счастливых обстоятельств, такие люди пробиваются к величию, но чаще мысль о несбывшемся ведет к озлоблению; они становятся нерадивыми и выполняют свои обязанности не лучше — а то и куже — менее даровитых собратьев. Они становятся грубыми, теряют место и плохо кончают.
— Прошу прощения, сэр, — сказал Чилдермас, — у меня вопрос. Не сочтите за дерзость, но я хотел бы знать, читаете ли вы лондонские газеты?
Мистер Сегундус ответил, что читает.
— Вот как? Любопытно. Я и сам до них охотник. Вот только читать не успеваю — разве что книги, которые приобретаю для мистера Норрелла. И о чем же пишут нынче лондонские газеты? Извините, что спрашиваю, сэр, просто мистер Норрелл, который газет не читает никогда, задал мне вчера этот вопрос, и я счел себя недостаточно компетентным, чтобы ответить.
— Ну, — произнес мистер Сегундус слегка озадаченно, — много о чем пишут. Что именно вас интересует? Есть отчеты о действиях Королевского флота против французов, речи министров, сообщения о скандалах и разводах. Вы об этом?
— О да! — сказал Чилдермас. — Вы превосходно объяснили, сэр. Интересно, — продолжал он, сосредоточенно хмуря лоб, — а сообщают ли в лондонских газетах о новостях из провинции? Могут ли, например, сегодняшние события заслужить пару строк?
— Не знаю, — отвечал мистер Сегундус. — Это представляется возможным, но, с другой стороны, Йорк так далеко от Лондона… может, тамошние редакторы никогда не узнают о случившемся.
— А… — протянул мистер Чилдермас и замолчал.
Пошел снег — сперва редкие хлопья, потом все больше и больше, покуда с набрякшего зеленовато-серого неба не полетели мириады снежинок. Дома в Йорке стали чуть серее, люди как будто уменьшились в росте, крики, звук копыт и шагов, скрип экипажей и хлопанье дверей отдалились. И все они утратили свою значимость: в мире остались только летящий снег, зеленоватое небо, призрачная громада Йоркского собора — и Чилдермас.
Все это время Чилдермас молчал. Мистер Сегундус гадал, чего еще тому надо — на все его вопросы уже ответили. Однако Чилдермас смотрел на мистера Сегундуса неприятными черными глазами, словно ждал каких-то слов — более того, ничуть не сомневался, что мистер Сегундус их произнесет.
— Если желаете, — сказал мистер Сегундус, стряхивая с крылатки снег, — я могу устранить всякую неопределенность в этом вопросе: написать редактору «Таймс» об удивительных свершениях мистера Норрелла.
— Ах! Как любезно с вашей стороны! — воскликнул Чилдермас. — Поверьте мне, сэр, я прекрасно знаю, что далеко не всякий джентльмен был бы столь благороден в своем поражении. Впрочем, ничего другого я и не ожидал. Так я и заявил мистеру Норреллу: «Мистер Сегундус — джентльмен в высшей степени любезный».
— Не стоит благодарности, — сказал мистер Сегундус. — Пустяки.
Ученое общество Йоркских магов распустили, и его члены (за исключением мистера Сегундуса) вынуждены были оставить занятия магией. Хотя иные из них были глупы и не слишком приятны в общении, не думаю, что они заслужили такую участь. Что делает маг, которому в соответствии с досадным соглашением не позволено изучать магию? Он бездельничает день за днем, отвлекает племянницу (или жену, или дочь) от рукоделия, пристает к слугам с вопросами о том, чем никогда прежде не интересовался — все ради того, чтобы хоть с кем-нибудь поговорить, — пока те не бегут жаловаться хозяйке. Он берет книгу и начинает читать, но не вникает в прочитанное и лишь на двадцать второй странице обнаруживает, что это роман — тот род литературы, который он более всего презирает. Он десять раз на дню спрашивает племянницу (или жену, или дочь) который час, ибо не в состоянии поверить, что время идет так медленно, как уверяют его карманные часы.
Приятно сообщить, что мистер Хонифут поживал лучше других. Его глубоко затронула история, поведанная во тьме каменной фигуркой. Веками хранила она в маленьком каменном сердце память об убийстве и помнила мертвую девушку с волосами, увитыми плющом, когда все остальные ее забыли. Мистер Хонифут считал, что такое постоянство достойно награды. Так что он написал настоятелю, канонникам и архиепископу и был так назойлив, что ему наконец разрешили поднять плиты в углу южного трансепта. Там и впрямь обнаружились кости в свинцовом гробу. Однако настоятель заявил, что не позволит вынести останки из собора (а именно этого добивался мистер Хонифут) на основании слов какой-то каменной фигурки; история не знает подобного прецедента. «Ах! — отвечал мистер Хонифут, — такой прецедент был». Спор этот затянулся на долгие годы, и мистеру Хонифуту некогда было жалеть, что он подписал пресловутое соглашение.
Библиотеку Ученого общества Йоркских магов продали мистеру Торогуду. Однако мистеру Сегундусу сообщить позабыли, и тот узнал о продаже через третьи руки: посыльный мистера Торогуда сказал приятелю (приказчику в магазине белья), приятель сказал миссис Кокрофт, хозяйке гостиницы «Георг», а та — миссис Плизанс, хозяйке мистера Сегундуса. Едва он об этом узнал, как бросился к мистеру Торогуду по снежным улицам, не потрудившись надеть шляпу, пальто и уличную обувь. Однако книги были уже проданы. Мистер Сегундус спросил, кому. Мистер Торогуд с извинениями ответил, что не вправе разглашать имя покупателя. Мистер Сегундус, запыхавшийся, без шляпы и без пальто, в мокрых домашних туфлях, отчасти вознаградил себя, заявив, что нимало не огорчен отказом мистера Торогуда назвать имя загадочного покупателя, ибо почти наверняка знает, кто этот джентльмен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42