— И вдруг на лицо ее набежала тень, аметистовые глаза затуманились. — Она не слишком переживала из-за меня?
— По-моему, нет. — Шон нахмурился, подметив в ее тоне беспокойство. — Лия, вы говорили, что особенно нужны матери, именно сейчас. А почему? Что случилось?
На лице ее отразилось откровенное изумление. Значит, он не только слушал, но и запомнил ее слова! Шон невольно поморщился: неужели она видит в нем бесчувственного негодяя, которому наплевать на ее переживания?
— Они с папой…
Лия запнулась, опустив глаза.
— Ваш отец болен? — не вытерпел Шон. — Или… еще хуже?
Черт побери, если у нее умер отец и Лия спешила, чтобы утешить мать в горе, а он преградил ей дорогу… такое непростительно!
— Нет, нет, что вы! — поспешила уверить его Лия, и словно гора свалилась у него с плеч. — Просто… они разошлись. Полгода назад. Папа сказал, ему не хватает свободы. И ушел.
— Классический случай, — усмехнулся Шон. — Держу пари, э же самое говорил и мой старик. Да я и сам раз или два прибегал к этой отговорке.
Лия молча вскинула на него потемневшие глаза.
— Дорогая моя, такое случается.
— Но чтобы с моими родителями… Я никогда не думала… Они всю жизнь прожили вместе. Никогда не ссорились. Два года назад отпраздновали серебряную свадьбу.
— Значит, вам повезло.
Ощутив внезапную неловкость, он поднялся и начал ворошить кочергой угли в камине. Пламя вспыхнуло с новой силой.
— У вас, по крайней мере, были и мама, и папа. Не всем выпадает такое счастье.
— Знаю, вас бросил отец; но это же не значит, что у всех…
— Дорогая, ничто не длится вечно!
"И твоя верность в том числе!» — мысленно добавил Шон, напомнив себе, как легко Лия забыла о своем обете. Нет, его не проведешь невинным личиком: ему-то хорошо известно, какова эта особа на самом деле!
Он подбросил в камин угля.
— Такова жизнь. Любой брачный союз рано или поздно распадается.
— Но ведь так не должно быть!
— Вы думаете? Тогда выходите замуж за лебедя или за морского конька. Эти существа всю жизнь спариваются с одним и тем же партнером. От людей такой верности не дождетесь.
— То, что вы изящно именуете «спариванием», — с отвращением скривив губы, возразила Лия, — большинство людей называет любовью!
— А я не i-ерю людям — ни всем вместе, ни каждому в отдельности.
"Особенно тебе, и особенно в том, что касается любви!» — мысленно подытожил он. Во рту стало сухо и горько от мыслей о ее двуличности.
Наступило тягостное молчание.
— Вам что-нибудь принести? Может быть, чаю?
— Перестаньте, Шон! — огрызнулась Лия, по-видимому, все еще под впечатлением от употребленного им слова «спариваться». — Почему бы не признаться честно: вы не знаете, куда от меня деваться, и не чаете, когда же я наконец уберусь с глаз долой?
— С чего вы взяли? Напротив, роль сиделки пришлась мне по душе. После двух с половиной месяцев трудного выздоровления приятно почувствовать себя, так сказать, в противоположной роли.
— Могу поспорить, пациент из вас был кошмарный! — с лукавой искоркой в глазах заметила Лия.
Шон невольно улыбнулся в ответ.
— Хуже не бывает! Не знаю ничего тяжелее вынужденного безделья. По сравнению с этим ухаживать за больными — одно удовольствие.
Как ни странно, Шон говорил вполне искренне. Последние два дня пошли ему на пользу: улеглось тоскливое беспокойство, терзавшее его уже три месяца, рассеялось уныние, исчезли ночные кошмары, из-за которых он боялся засыпать. Да у него просто не было времени на нытье и жалость к себе! Лия ведь нуждалась в постоянном уходе, и забота о ней не оставляла ни одной свободной минуты.
Объяснение вполне логичное, но Шону почему-то казалось, что дело не только в этом.
— Расскажите мне о вашей семье, — попросила Лия, с благодарной улыбкой приняв у него из рук чашку чая. — Я еще ничего не знаю о вашей матери. Она, наверно, тяжело пережила уход мужа?
— Сказать, что она была в отчаянии, — значит ничего не сказать, — ответил Шон, садясь на свое место. — Весь ее мир пошел прахом. Она осталась совершенно одна — беременная, с ребенком на руках, без всякой надежды на помощь. Она была убита горем, и мне пришлось взять на себя заботу о ней и о Пите, когда он появился на свет.
— Значит, в девять лет вы стали взрослым. Шон молчал, опустив взор на судорожно сцепленные руки. Ему было не по себе. Три дня назад он лишь мельком упомянул о своем детстве, уверенный, что Лия тут же это забудет, а она, оказывается, запомнила каждое слово.
— Я Козерог, — сказал он наконец, решив обратить тяжелый разговор в шутку. — День рождения у меня двенадцатого января. Кто-то мне говорил, что козероги рождаются стариками.
— Я тоже об этом слышала. Но с возрастом, говорят, они молодеют душой. Лет через двадцать вы станете веселым и беззаботным, как мой шестнадцатилетний кузен Джеймс. Тогда уже я буду для вас слишком старой, если, конечно, вы не увлекаетесь старушками.
Нет, Шон в жизни не увлекался старушками. Его беспокоило другое: как это случилось, что он, рассудительный и здравомыслящий Шон Галлахер, с младых ногтей усвоивший, что «вечность» — пустое слово, а любовь до гроба встречается только в сказках, всерьез раздумывает о том, каково было бы прожить с этой женщиной двадцать лет.
— Даже через двадцать лет ни один нормальный мужчина не сможет пройти мимо вас равнодушно.
Она вскинула изумленные глаза.
— Но мне будет уже сорок пять!
— С вашей красотой не стареют. Телосложение, черты лица, глаза — все это не меняется с годами.
— Перестаньте, Шон! — Глаза ее заблестели, щеки залились очаровательным румянцем. — Вы мне безбожно льстите!
— Нет, не льщу, — твердо ответил Шон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40