давно уже не был в доме Джоконды.
– Ради Бога, Полидоро, мы же на похоронах. Вот уже выстраивается очередь выражающих соболезнование.
Полидоро пощупал грудь там, где сердце. Не то чтобы он чувствовал неладное – ему захотелось, чтобы Каэтана, уединившись с ним, впивалась зубами в его соски в безумном экстазе, как это делают пылкие проститутки. Пусть рвала бы его плоть, чтобы он, изнемогая, все же показал ей, что не умер для проявлений страсти.
– Спасибо, – говорил он, обнимаясь с очередным соболезнующим, не испытывавшим, как и все остальные, добрых чувств к нему: ведь он был самым богатым и могущественным из сыновей Жоакина.
Додо подошла после всех, будто чужая.
– Я предупредила, чтобы ты поостерегся, Полидоро, если не попросишь у меня прощения.
Прежде чем он мог бы выразить на людях свое неудовольствие, дочери окружили Додо, встали на ее защиту. Юбочное войско иногда укрощало мужской нрав.
Полидоро снова посмотрел на часы. Пойти домой или в кинотеатр со всеми вытекающими отсюда последствиями? Его беспокоила небритая борода. Почесал щеку ногтями, стараясь отогнать подступившую тоску.
– Хочешь крем для лица? – Предусмотрительный Эрнесто вытащил из кармана тюбик.
Полидоро пошел за Додо на почтительном расстоянии, а вот начальника полиции он, к сожалению, потерял из виду.
– Забавно получается: я сумел произвести на свет столько женщин. Боюсь, не слабая ли у меня сперма: судьба не подарила мне сына.
Он все еще не знал, куда держать путь. В общем, похороны отца влекли за собой некоторые последствия. Полидоро подумал о кровожадных годах, неуклюжих и грубых, способных задушить любые мечты. Мчались они быстро, оставляя после себя морщины, отчаяние и седые волосы.
– Одолеть каждый год – геркулесова работа, – сказал Полидоро и впервые за всю неделю улыбнулся.
Эрнесто предложил подвезти его на машине, которую по случаю похорон вывел из гаража. Аптекарь тщательно протер ветровое стекло, проверил щетки стеклоочистителя; в автомобильных делах он разбирался слабо.
– Когда-нибудь я стану автомобильным асом здешних мест, – сказал он, чтобы ободрить опустившегося на сиденье рядом с ним пассажира.
Полидоро погрузился во мрак, стал неразговорчивым: в окружении врагов сердце его окаменело.
– Впредь пусть никто не уходит из «Ириса» без моего приказа. Кинотеатр должен стать для нас самой настоящей крепостью.
Голос Полидоро окреп, но в нем слышны были грустные нотки из-за стычек с женой и собственными дочерьми.
– Только так мы обеспечим развлечение городу, – закончил его мысль Эрнесто, заводя мотор. Из-за его шума он не услышал легкого вздоха Полидоро, слегка сгорбившегося на сиденье.
Пальмира очень редко уходила далеко от заведения. Сообщество, образовавшееся в «Ирисе», стерло из памяти Эрнесто воспоминания о том, как много раз он ложился в ее постель и извлекал из этой женщины короткое наслаждение на пропитанном потом матрасе.
Здесь, в кинотеатре, Пальмира вдруг показалась ему молодой и недоступной. Мысль о том, что можно теперь крутить с ней в известной мере невинную любовь, распалила его воображение. Когда Эрнесто отходил от нее, хотя бы недалеко, его охватывала грусть, напоминавшая ему некоторые сцены из юности.
Пальмира заметила его волнение. Она не привыкла оценивать мужчин, а просто обслуживала их в постели, принимая в себя среди профессиональных поцелуев их едкое семя, и теперь она стала избегать взгляда Эрнесто, словно тот ее преследовал. Столкнувшись случайно в каком-нибудь укромном уголке, казавшемся им райским приютом, они спешили покинуть его, наверное опасаясь, как бы их не обуяло выработанное многолетней привычкой отвращение.
Диана обратила внимание на новое чувство, пробуждавшее у Пальмиры внезапную краску стыда и нервный смех. Не так заметна стала ее жадность, привычка прихватывать с собой остатки пирога или никуда не годные обрывки бечевки.
Как только раздавали сладости, закуски и напитки, Пальмира первая отказывалась от своей порции, уступая ее Эрнесто, который в свою очередь гордился тем, что хоть какая-то женщина на людях жертвует собой для него. По его мнению, такие поступки таили в себе обещание стирать его трусы и рубашки и прополаскивать по временам безутешную душу.
Эрнесто перестал интересоваться греком-изгнанником, увлеченным своим художественным подвигом, и думал только о том, не слишком ли он стар, чтобы пережить новую страсть. Но стоило ему увидеть Пальмиру, он мгновенно примирялся со своим телом, кое-где покрытым морщинами. На радостях он даже забыл о собственном доме. Никогда ему не казалось так легко сбросить с плеч семейное бремя, и легкость эта возникла из иллюзии, будто Пальмира ему желанна. Издалека тело этой женщины вызывало в нем такие же чувства, как огонек на веранде отчего дома.
Зоркая Диана тотчас осудила завязавшийся роман: сиянье лиц Эрнесто и Пальмиры никак не вязалось с отпечатком, наложенным на них годами. Подобная восторженность больше подходит молодым. Особенно Диана опасалась роковых последствий такой любви. Эти горящие огнем существа распространяли вокруг себя лживые мечты и вредные флюиды.
Диана обратила внимание Виржилио на влюбленных. Учитель, старавшийся создать общественно активную и работоспособную группу, не мог взять в толк, откуда возникло такое предательство. Он испугался: подводные течения любовного толка могли подточить основы театра.
– Если их чувства так безудержны, как вы говорите, спектакль под угрозой срыва, – жалобно посетовал он.
Диана поблагодарила его за поддержку. Доверив тревогу единомышленнику, она лучше сможет подготовиться к исполнению своей роли в спектакле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127