В груди заныло от прилива крови. Он заподозрил, что письмо это написано в год открытия Бразилии, пережило века, чтобы теперь рассыпаться в прах у него на глазах.
Осмотрел конверт, разыгрывая равнодушие. И вдруг заметил непорядок.
– Почему он запачкан жиром?
От такой неблагодарности Виржилио содрогнулся. Мало того, что Полидоро не благодарит его за такую услугу, он еще питает какие-то грязные подозрения.
– Да почем мне знать, откуда это пятно! Почтальоны такие неряхи. Когда перекусывают, вытирают руки о письма, – осторожно сказал Виржилио.
Полидоро он не убедил.
– Это свежее пятно. – И фазендейро бесцеремонно понюхал конверт. – Да и пахнет жареной курицей.
Виржилио был поражен такой проницательностью. На самом-то деле, когда почтальон постучался, чтобы вручить письмо, Виржилио обгладывал куриную ножку, а перед этим подчистил тарелку корочкой хлеба, но пойти в ванную помыть руки было некогда, и он взял письмо двумя пальцами, чтобы не засалить его целиком. Нет смысла сочинять небылицы, Полидоро все равно выведет его на чистую воду без всякой жалости.
Их разговор прервал Франсиско, который принес вино. Почувствовав себя в безопасности, Виржилио подождал, пока вино не согреет их сердца: с каждым глотком красного зло будет улетучиваться.
Вытаскивая пробку, Франсиско склонился над бутылкой. Сказывалась усталость после стольких лет работы в этой должности.
– Однажды вы проглотите эту зубочистку. В эпитафии будет сказано, что, дескать, умер, подавившись зубочисткой; вроде вампира, которого можно убить, лишь загнав кол ему в сердце, – раздраженно произнес Полидоро.
Франсиско в любой обстановке старался сохранить хорошие манеры, завидуя постояльцам, которые, покидая «Палас», оставляли память об утонченном воспитании.
– С таким вином надо обращаться торжественно, – мягко сказал он.
– Побыстрей, у нас не целый день впереди, чтобы прикончить эту бутылку, – заметил Полидоро.
Вспомнив, что и сам он был жертвой грубого нажима, Виржилио вмешался:
– Времени у нас с избытком. Какая разница, живем мы во втором веке или в двадцатом? О том и о другом мы знаем только по книгам, а в пределах одного века время и вовсе не имеет значения.
Франсиско налил вина в хрустальные бокалы.
– Это последний хрусталь, Как хороши эти бокалы! – Виржилио посмотрел на молчавшего фазендейро. – Какие новости из столицы?
Полидоро боялся смазать потными руками написанные чернилами буквы. В груди вился клубок змей; они трепетали и дергались, гремели погремушками в грудной клетке, готовые впрыснуть в его кровь яд предательства. Именно таким способом эти твари, проклятые еще в Эдеме, вели борьбу со счастьем.
Полидоро вскрыл письмо. Плотная, как полотно, бумага дрожала у него в руках, когда он начал читать. Гордо вздыбленные, почти печатные буквы донесли до него острый запах индийских богинь, бивший в нос подобно запаху, исходившему от коров, испускающих мочу и молоко. Он был беззащитен перед охватившими его чувствами.
Его локти терлись о деревянную столешницу. Читал он беспорядочно, буквы прыгали перед глазами, а любопытство Виржилио все возрастало. Кто это постучался к ним в дверь, чтобы сразить Полидоро, сердце которого загрубело благодаря отцовским урокам? Не решаясь спросить прямо, Виржилио видел, как фазендейро у него на глазах теряет жизненную силу, которую черпал ежедневно у коров и быков на своих фазендах.
Виржилио огорчился, забыв в эту минуту, что не раз завидовал Полидоро в доме Джоконды, когда тот уходил из заведения с победоносным видом, а сам он падал духом из-за того, что сделал свое мужское дело кое-как. Но теперь ему было вовсе не по душе, что печальный взгляд Полидоро блуждает неизвестно где. Казалось, фазендейро, поглаживая бороду, тихонько стонет.
Франсиско включил радиоприемник. По залу разнесся голос Марии Бетании, воспевавшей неправедную любовь. Словно откликнувшись на тоскливый призыв певицы, Полидоро уставился на Дон Кихота, намалеванного желтой краской на стене. Чувствуя себя одиноким и покинутым, он протянул руки к кому-то отсутствующему.
– Поцелуй меня! Поцелуй меня в губы! – И потянулся губами ко рту, которого не было, готовый вобрать в себя и язык, и зубы, и последнее дыхание невидимого существа.
Виржилио остановил его, и фазендейро с грехом пополам вернулся к действительности.
– Настал час, которого я страшился и желал!
Виржилио ужаснулся: неужто Полидоро так допек богов своими мечтаниями, что они снизошли к его мольбам? И теперь он может запросто подойти к окну и позвать их, назвать, точно соседей, по именам?
– Это от нее?
– Да. Каэтана приезжает. – Полидоро мало-помалу приходил в себя.
– Когда?
– В пятницу. Прочтите письмо.
Виржилио пошарил в кармане пиджака. Забыл очки.
– Старею. – Взял письмо так осторожно, точно это был древний пергамент. Наконец-таки разобрал текст.
– А почему вы решили, что именно в эту пятницу? Каэтана пишет: в пятницу, в июне. Но в месяце четыре недели, а в которую из пятниц – не сказано.
Назидательный тон Виржилио вызвал раздражение Полидоро. Если учитель кичится своей начитанностью, так у него самого недостаток образования с лихвой возмещается знанием человеческих страстей. В отличие от книжников, ни разу в жизни не отведавших тела крестьянки, он-то объездил не одну дикую кобылку и всадил что надо куда следует.
Потянулся, чтобы вырвать письмо, но учитель отдернул руку.
– Да вы его разорвете! – завопил Полидоро. Виржилио вообразил себе последствия: Полидоро гонится за ним, взывая о мщении, и его не спасет, если он укроется в Национальной библиотеке, в этом прибежище, где он когда-то мечтал провести жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127