Иначе не видать им сцены.
– Кроме всего прочего, у него никогда не было артистической жилки. Откуда ей взяться теперь? – с унынием заключил Данило. Полидоро отвел ему номер на втором этаже и просто не замечал его.
В гостиную быстро вошел Балиньо. Князю Данило претила его непринужденность, которой сам он никогда не мог достичь: в жизни Балиньо играл лучше его.
– Город раскололся на две группировки, – поспешно сказал Балиньо. – Первую возглавляет Каэтана, ее члены готовят костюмы, украшения и эмоции для премьеры. Другая образовалась недавно. Эти люди точат когти и надеются на дону Додо. Учтите, что после открытия бюста сеу Жоакина дочь поставила ее в известность, что Каэтана вернулась в Триндаде и остановилась в гостинице «Палас». Нелегко было успокоить эту разъяренную тигрицу. Она хотела тут же разбить лагерь перед гостиницей, раз уж однажды поклялась Полидоро, что не войдет в это заведение, когда он пригрозил, что иначе уйдет из дома. Зять, не желая, чтобы теща устраивала крик под окнами гостиницы, убедил ее, что с высоты шестого этажа Каэтана может принять ее крики за любовную серенаду.
Балиньо краснел всякий раз, как пытался заинтересовать Каэтану реальной жизнью: хотел, чтобы нервы ее всегда оставались тугими, как смоченные и подсушенные струны скрипки. Когда он видел, что актриса вянет душой, то старался ее искусственно взбодрить. В награду за его старания Каэтана предостерегала его от человеческого коварства, глубоко ранящего сердце артиста.
Кроме того, она еще сдерживала мстительные порывы Данило против Балиньо, возникающие из повседневного актерского быта; между тем Каэтане льстило соперничество этих двух мужчин: оба они искали путей к ее сердцу.
– Лучше всего переждать на шестом этаже до окончания распри между обеими группировками. Вы подумали о том, что дона Додо может поступить как та иностранка, – Балиньо не решился назвать имя, – которая проехалась по городу верхом на лошади в чем мать родила, лишь длинные волосы прикрывали ее срам? А Полидоро потом обвинил бы в этом скандале нас.
Каэтана не испугалась. Коварные враги лишь укрепляли ее волю. Она была совершенно уверена в своем блестящем успехе в кинотеатре «Ирис», когда Додо, сидя в партере, будет выходить из себя от бурной овации, а муж ее будет пожирать Каэтану глазами, покоренный искусством.
– Такая актриса, как Каэтана, не может пасть духом от злопыхательства ничтожных людишек, – закончил свою мысль Балиньо.
Данило, уже собравшийся покинуть гостиную, задержался. Ему хотелось есть, и он, как всегда, направлялся в таверну на углу, где по распоряжению Полидоро с него не брали денег.
– Этот мальчик ничего не понимает в жизни, – заметил он.
Каэтана, занятая ногтями, молча слушала их противоречивые высказывания.
Данило не выдержал. Грустный тон возвышал его, заставлял забыть о сильно потертой одежде.
– Жизнь пожирает только одну вещь – время, быстро мелькающую череду дней. Какая разница, запремся мы в четырех стенах или выйдем на свет Божий? Так или иначе нам суждено стареть.
В знак гордой независимости Данило отказался от кружки пива, которую принес для него Балиньо.
Каэтана, внешне безразличная к спору, села в глубокое кресло. Эти враждующие стороны составляли ее семью. С одной стороны – Балиньо, создававший пелену перед ее глазами. С другой – Данило, князь в лохмотьях, в котором дядюшка Веспасиано видел мрачную душу.
– Я знаю только, что искусство – это колдовство в устах певца или актрисы, – сказала наконец Каэтана.
Она посмотрела на одну из развешанных на стене фотографий Каллас, наклеенную Балиньо на лакированную дощечку в знак особого почитания. Для Каэтаны гречанка была колдуньей. Единственной сохранившейся со средних веков, которую ни церкви, ни обывателям-толстосумам не удалось сжечь на костре посреди городской площади. Но если бы ей довелось жить в Триндаде, в пределах досягаемости Додо, ее ждала бы мученическая смерть: Бразилия не доросла до того, чтобы восхищаться искусством этой певицы.
– Иногда я думаю, что, когда Каллас перестанет петь, мне лучше всего замуровать себя в стенах монастыря.
Каэтана не раз слышала, что ценность всякой машины определяется непосредственно приносимой ею пользой и ее способностью сокращать усилия человеческого разума. Каэтана, однако, не углублялась в дебри логики, а просто мечтала о том, что жители Триндаде выразят ей одобрение, равносильное славе.
Стена, у которой стоял комод, была увешана фотографиями Каллас. Перед этими фотографиями Каэтана как бы собирала воедино все крушения надежд и один за другим распускала клубки любовных страстей, которых жаждало ее женское сердце.
Данило вышел, и Балиньо закрыл за ним дверь. Оставаясь с Каэтаной наедине, он всегда упрямо старался рассеять сгущавшиеся над ней черные тучи. Особенно когда актриса, привыкшая обрывать на полуслове чужие фразы, и от него требовала краткости: чувства можно урезать наполовину, и никто из окружающих этого не заметит.
Когда Каэтана гневалась, три родинки на ее шее заметно темнели. Три яркие точки созвездия, которое простиралось, возможно, до низа живота. Балиньо заметил, с каким волнением смотрел Полидоро на эти отметинки в вырезе темного пеньюара Каэтаны. Вовлеченный в сферу желания, Балиньо надеялся поменяться местами с Полидоро и представлял поцелуи, которые фазендейро наверняка не раз запечатлел на этих загадочных коричневых пятнышках.
Снова умилившись преданности Балиньо, Каэтана забыла о совершенствах греческой певицы.
– Настанет день, и ты меня похоронишь где-нибудь в Бразилии, если только раньше не сбежишь под влиянием опустошительной страсти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127