— О чем только думает мэрия?
— На Королевской улице три практикующих врача.
— Решили погубить нас, выдавая лицензии кому ни попадя.
— Смерти нашей хотят.
— Вам, наверное, известно, что квартал находится под охраной государства?
Забыв всякий стыд и правила приличия, выгибали они шеи, пытаясь прочесть надпись на моей медной табличке.
Мы же чинно и высокомерно занимались своим делом. Приладившись, мы привинтили табличку и отошли полюбоваться.
К нашему удовольствию добавился вздох облегчения соседей.
— Нужно было сразу сказать, кто вы.
— Другое дело!
— Какая хорошая мысль!
— Будем дополнять друг друга.
Я поблагодарил, вытащил из кармана кусок белого полотна и с помощью друга завесил табличку.
— Я жду отца и двух его подруг. Хочу устроить им сюрприз.
— Ну да, ну да, — закивал ветеринар. — Простите нас за наше поведение, но знаете, в наши дни так непросто иметь свое дело.
— Муж — ветеринар. Чтобы сократить расходы, я исполняю обязанности секретаря, — вступила в разговор размалеванная дама.
— Обычное дело, — отозвался я, — все мы на одном корабле, — и пригласил их на небольшое семейное торжество.
— Вы правы, это стоит отметить. Вывеска на фасаде — это тебе не фунт изюму.
Среди солдат с бритыми затылками, младших секретарей и на ходу вычитывающих фанки корректоров из «Монда», сошедших с поезда Версаль — Левобережье, я увидел все семейство. И не поверил своим глазам. Их было четверо: папаша со своими двумя подружками, вырядившимися как на раут (в темных костюмах) и шествующими, словно навстречу судьбе и… темноволосая молодая смуглоликая женщина в платье с воланами. Она вся светилась счастьем. Отксанда, моя мать, вырвалась из своей потусторонней тюрьмы, чтобы быть со мной в этот день.
В нашей семье всегда получалось так, что мужчины исчезали — и больше уже не возвращались, а женщины стояли до конца. Им можно слепо доверять — в нужную минуту они обязательно будут рядом, откуда бы им ни пришлось добираться.
Медленно, торжественно сорвал я покров с таблички. В желтом вечернем освещении появился четырехугольник с мудреным названием:
Агентство «Ля Кентини» Создание ландшафтов
Манера хлопать в ладоши — что отпечатки пальцев: у каждого своя. Габриель XI хлопал от души, словно на свадьбе, гордясь своим отпрыском, выбравшим нелегкий путь, но верным своему призванию!
Клара аплодировала одними пальцами, пребывая в задумчивости: что это так возрадовался наш старичок, нет ли поблизости какой-нибудь красотки… Энн раза два крикнула «браво!» и умолкла, раздосадованная тем, что я не посоветовался с ней относительно названия «Ля Кентини»! Вот те раз! Бог знает что за название. Уж лучше «Оливье-де-Сер».
Из окна выглядывала жена ветеринара: смотри, как разошлись цветочники!
Сам ветеринар захлебывался от восторга, уже вынашивая планы на будущее: те, кто любит животных, любит и растения и непременно заглянет к вам… И наоборот.
Все вместе отправились сбрызнуть событие.
— Хотите знать, кто такой Ля Кентини? Так вот. Родился он в 1626 году. Был адвокатом, председательствовал в парламенте, затем был приглашен в качестве наставника в семью председателя Счетной палаты. Учитель с учеником вскоре забросили все иные занятия и увлеклись разбивкой сада вокруг особняка на Университетской улице. Юрист переквалифицировался в садовода. Его заметил Ленотр. — Тут я заторопился.
— Не спеши, не горит ведь, — охладила меня Энн.
— Личность-то какая необычная, — задумчиво проговорил отец, уже возмечтавший о том, как его сын подобно садоводу XVII века станет общаться с сильными мира сего.
— Ленотр пригласил его в Во-ле — Виконт к суперинтенданту Фуке. Когда тот оказался в тюрьме, Людовик XIV заказал ему сад.
— Ля Кентини знаменит во всем мире, кроме франции, это уж как водится, — закончил я свой рассказ.
Когда я вернулся поздно вечером на улицу Руаяль, там никого не было и ничего — ни улыбки, ни платья с воланами, ни баскской девушки, такой бесстрашной, что все ей было нипочем, ни ее живота, в котором она выносила меня.
Отксанда вернулась в свое ледяное ничто.
XIV
К чему были все мои усилия? Она наверняка уже забыла меня или решила меня забыть…
Каждый раз, как на меня накатывала волна отчаяния и моя решимость улетучивалась, раздавался звонок.
— Выше нос, сынок! Ты знаешь, кое-какой любовный опыт у меня имеется, так вот: если женщина вернулась, чтобы сказать «ну вот и все!», значит, она будет помнить о тебе всю жизнь.
— Как ты догадался?
— Метеорология.
— Да нет, как ты догадался, что у меня приступ тоски?
— Тот, кому выпала нелегкая любовная доля, навсегда остается со шрамами. Когда погода меняется, они дают о себе знать.
— Но то твои шрамы, не мои.
— У родительских чувств своя тайна, Габриель. Однажды, достигнув зрелого возраста, ты перестанешь выяснять все до конца. Станешь экономить ценную энергию. Ну так что? Выше нос!
XV,
в которой рассказывается про то, как нашего героя приохотили к политике
— Габриель, ты знаешь аббата Лемира?
— Если честно…
— Я так и думал. А как же общественные интересы? А мог бы ты несколькими словами определить понятие «общественный интерес»?
— Мог бы, но не для того, чтобы заниматься словоблудием…
— Спасибо за правду. И за твое невежество. По крайней мере мне не придется перебарывать в тебе ложные понятия. Начнем сначала. Французские чиновники высокого ранга, даже те, кто далек от политики, только и говорят об общественном интересе. Понятие расплывчатое, тут я с тобой согласен, но зато какое громкое. Если вкратце, общественный интерес — это всеобщее здоровье страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77