— Нет-нет, простите, что разбудил вас.
XXVIII
Однажды во второй половине дня белая «рено» увезла ее из клиники. У Габриеля было достаточно времени, чтобы сложить походную кровать, погладить старый телескоп, проститься с консьержем («Вы вернетесь? Обещаете? У вас ведь будут еще дети?»), обнять Мишеля.
Авеню Данфер-Рошро была запружена автомобилями, и белая «рено» не сделала и десяти метров. В зеркальце заднего вида он видел Элизабет и кончик голубого конверта, в который был завернут младенец.
Он двинулся вслед за автомобилем, не скрываясь, как пес, привязанный сзади к колымаге. Когда пробка немного рассосалась и автомобиль стал набирать скорость, Габриель побежал. На бульваре Монпарнас автомобиль оторвался и исчез по направлению к «Куполь».
Он вернулся к клинике и сел напротив на скамью. Воображение тут же нарисовало ему будущую табличку:
В этой клинике
15 октября 1967 года
родился
Мигель Лоренс Анри Оноре Постав Чарльз Марсель
Луи-Фердинан Вирждиния Эрнест Владимир Габриель Апьваро Жорж,
автор одного из самых волнующих романов о любви
всех времен
Куда бы ее прикрепить? Разве что справа над главным входом? Ну конечно же! Над ним или под голубыми мигающими буквами?
XXIX
Необходимость в Обсерватории отпала: первые месяцы своей жизни ребенок содержится под строгим надзором. И тот, кто не вхож в дом, неизменно оказывается перед закрытыми окнами и черными ходами. Остается лишь торчать перед домом на тротуаре, смешиваясь периодически со стайками возвращающихся из школы детей и их мамаш или сопровождающих лиц. Правда, этим не стоило злоупотреблять, поскольку его могли засечь, позвать полицию, прогнать.
Габриель изредка наведывался в Обсерваторию, чтобы воскресить недавние ощущения. Но оттуда не было видно даже крыши темницы, где томилось его дитя.
Наведывался он и в мэрию XIV округа, что в двух шагах от бронзового льва, и в кабинете гражданских актов на первом этаже просил показать ему книгу в черном переплете, перелистывая которую останавливался на странице под датой 15 октября. Служащий мэрии, ставший ему чуть ли не другом, снова и снова удивлялся:
— Что, неплохо? Я понимаю, почему вы возвращаетесь. Не устаешь даваться диву: четырнадцать имен для одного младенца. Люди посходили с ума.
Сколько раз Габриель задавался вопросом: а не взять ли ластик и не стереть ли след лжепапаши, легонько, с почтением? И не вывести ли на ставшей в этом месте шероховатой бумаге имя настоящего отца: Габриеля О., родившегося 22 марта 1924 года в Сен-Жан-де-Люз.
XXX
— Как поживает твоя островитянка, Габриель?
— По тебе не скажешь, что ты нашел себе применение.
Как ни старался он изображать беспечного и счастливого любовника, Энн и Клара с первого взгляда догадались, в каком плачевном состоянии он пребывает. С тех пор как он встретил Элизабет, его жизнь превратилась в кругосветное путешествие на выживание: ради нескольких часов ослепительного счастья приходилось месяцами болтаться в пустынном, без единого дуновения ветерка, без солнца море с его удушающей тишиной, поскольку уши Габриеля были закрыты для всего, что не было любимым голосом. Время останавливалось. Радостные воспоминания были что саргассовы водоросли, ревниво цепляющиеся за него и не дающие двигаться вперед. А может, время просто-напросто перестало существовать и возвращалось к жизни только тогда, когда раздавался звонок «это я», начинало бешено нагонять упущенное, а потом вновь впадало в анабиоз.
Габриель много работал и даже преуспел. Но жил заживо погребенным.
— Бедный Габриель познает азы профессии под названием «адюльтер».
— Надо сказать, весьма жестокой.
— Не будем подтрунивать над ним. Он такой бледный.
Сестры ухватили его за руки и хорошенько встряхнули.
— Габриель, не стоит наливать молоко в китайский фарфор.
— Габриель, мы много думали о тебе.
— И вот к какому выводу пришли: тебе надо брать пример с жителей Арана. Тебе знакомо это название?
Габриель покачал головой. В уме всплыли какие-то точки на карте Ирландии, вроде какой-то архипелаг в Гальвейской бухте.
— Вот послушай. Один из самых познавательных писателей мира — Николя Бувье, он учит нас многим вещам.
Клара нацепила на нос пенсне. Надо сказать, в иные минуты — как правило, торжественные — она обожала изображать старую англичанку.
Когда же было положено начало тому сизифову труду, который превратил скалы в пастбища и поля? Дату установить невозможно, но если судить по тому, как это делалось еще в начале тридцатых годов, времени на это ушло немало и начало было положено в раннем средневековье, когда Ирландия была еще полна необузданной энергии. В скале выдалбливали железным орудием параллельные довольно глубокие борозды шириной в полметра. Из битого камня на границе участка, который часто даже не являлся собственностью, а брался внаем, возводили изгородь. Затем эти траншеи в скале засыпали смесью мелкого песка и водорослей, которые добывали во время отлива и поднимали наверх в корзинах, укрепленных на спине с помощью ремней. Туда сажали батат и немного ржи, чтобы было чем латать соломенные крыши. Через год-два укрепляли изгороди, наносили еще несколько слоев водорослей и лишь годы спустя получали немного пригодной для земледелия почвы.
— Ну что, Габриель, ты понял, к чему мы клоним? — спросила Клара, оторвавшись от чтения и взглянув на него своими голубыми глазами.
— Должен вам признаться…
— Ты в печали, а это не способствует живости ума. Мы хотим дать тебе совет: поступай, как жители Арана. Даже на тех микроскопических островках, которыми являются ваши встречи, можно добиться неплохих результатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77