— Я протестую! Это она мне их подбросила! — крикнул князь.— Вот видите, мадам, — обратился ко мне Донзак, — как нехорошо преступать закон. Не зашли бы вы в комнату к этому человеку, он не смог бы сейчас вас обвинить.— Если бы я к нему не зашла, вы бы еще долго разыскивали преступника.— Рассказывайте, как было дело, князь, — приказал Донзак. — Иначе вы не доживете даже до суда! А расскажете — можете надеяться на снисхождение.— Хорошо, — кивнул тот, и на его мрачном лице появилась сардоническая усмешка. — Я расскажу, но совсем не для того, чтобы вымолить снисхождение суда. Я сужу себя гораздо строже, чем кто-либо другой.Во Франции я нахожусь в многолетней эмиграции, путь на родину, в Россию, закрыт для меня уже более четверти века, и все эти годы меня не оставляла мысль вернуться и продолжить начатое дело — борьбу с тиранией и монархическим строем. Россия должна быть республикой!Но все упиралось в деньги. Меценат и миллионщик Герцен, на деньги которого жила русская община за границей, умер в тот год, когда я бежал в Париж, а другие не были столь щедры. Я женился на богатой буржуазке, которой захотелось присовокупить к своим деньгам еще и мой княжеский титул, и надеялся, что смогу на ее средства осуществить свою мечту. Но действительность жестоко меня разочаровала: супруга, находившаяся под влиянием своего отца, ни за что не желала подпускать меня ни к своим деньгам, ни к управлению двумя мануфактурами, поэтому я довольствовался лишь скромным содержанием, не соответствующим моему аристократическому происхождению, и мне оставалось вести тихую, размеренную жизнь, посещая литературные и художественные салоны.Я вновь попытался найти смысл жизни после кончины супруги. Но опять остался без денег: по завещанию она отписала мне проценты с ренты, основной капитал был мне недоступен.Однажды, гуляя по залам Лувра, я увидел молодого художника, копирующего женскую головку с картины Фрагонара. Я поразился точности его руки и похвалил копию. Мы разговорились. Он оказался моим соотечественником Андреем Протасовым.Мы стали встречаться, иногда в музеях, иногда в пивных. Говорили только об искусстве и России. Я рассказал ему о себе, о том, что надеюсь увидеть родину счастливой и свободной, но, к сожалению, у меня нет ни гроша.Как-то раз, глядя на его особенно удачную копию Энгра, я заметил: «Вот если бы эта картина выглядела старой, ее можно было бы продать за большие деньги». Я не знал тогда, что мои слова запали Андрею в душу. Он ушел, а спустя некоторое время мы вновь встретились, и Андрей показал мне ту же картину. Но я ее не узнал: краска потрескалась, края холста потемнели и обтрепались. «Как вы смогли этого добиться?» — спросил я. «Неважно, — отмахнулся он. — Не в этом дело. Вы бы смогли продать эту картину?» — «А почему бы вам самому ее не продать?» — спросил я. «Одно дело, если картину продает князь, пусть даже обедневший, а другое дело — художник. Это наводит на подозрения, — ответил Андрей. — Попробуйте продать ее как безделушку, как искусно состаренную копию. Может, за нее дадут больше, чем за свежий ученический холст». — «Хорошо, я попробую», — ответил я и отнес картину Себастьяну Кервадеку, с которым был немного знаком. Я сказал ему, что эта картина из фамильного собрания моей жены, а продаю я ее потому, что сильно нуждаюсь в деньгах. Владелец галереи взял картину на проверку и, удостоверившись в том, что она действительно старинная, выплатил мне приличную сумму, половину которой я отдал Андрею.Протасов писал на удивление быстро. Он никогда не делал точные копии, часто не прорисовывал детали, чтобы картина выглядела как предварительный набросок, менял ракурс, фон и освещение. Эта гонка подрывала его здоровье — он выглядел плохо, дышал вредными испарениями, но работал как одержимый. Я относил картины Кервадеку, а тот просил еще и еще, так как на них был устойчивый спрос. Выплачивая мне деньги, Себастьян не раз замечал, что моя любовница стоит мне недешево — он думал, что я продаю коллекцию ради женщины.Мне безумно хотелось узнать, что Протасов делает с картинами. Ведь я тогда смог бы нанять еще художников и увеличить свой капитал. Но сколько я ни следил за ним, так ничего и не смог выяснить. Я знал, что у него появилась возлюбленная, что он общался с художниками-импрессионистами, но кто помогает ему старить картины, я так и не определил.Однажды Протасов пришел ко мне взбешенный и рассказал, что был в галерее Кервадека. Он увидел там свои картины, которые хозяин выдавал за подлинные. Расспросив Кервадека, Протасов понял, что тот не обманывает, а действительно уверен в том, что картины настоящие. Его также поразили цены: небольшой эскиз стоил пять тысяч франков, а картины побольше — дороже в несколько раз. Художник кричал, что я обманул его, что завтра он пойдет к Кервадеку и скажет, что эти картины писал он, но он не желает обманывать покупателей… Я понял, что меня ждет крах.Весь вечер я размышлял, что же делать. Протасов был реальной угрозой моему безбедному существованию, к которому я быстро привык.Я предложил ему вечером прогуляться по берегу Сены и спокойно обо всем поговорить. Он согласился и в сумерках пришел в условленное место. Незаметно подойдя сзади, я накинул ему на шею удавку и сбросил безжизненное тело в воду, надеясь, что меня никто не заметил.Но смерть художника только отдалила финансовый крах. Мне нужно было завладеть секретом старения картин, чтобы нанять других рисовальщиков. И я вспомнил, что у Протасова осталась в N-ске любящая его женщина. Он сказал мне, что получил от нее письмо, — она едет в Париж. Вполне вероятно, что художник мог открыть ей в письме свою тайну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91