Дурноту он ощутил сразу же по выходе из «Альбатроса» и, собрав тающие силы, истратил их абсолютно все на рывок до ближайшего «шкафа»: не пристало смотрителю «метать харчи» на обочине вверенной ему дороги. Что он стал делать в «шкафу», Лобстер не помнил абсолютно и предполагал, что сие укромное сооружение стало последним приютом, чем-то вроде временной гробницы для его несчастного, отравленного злодейским пивом тела.
Очнулся Лобстер оттого, что его били судороги. И обнаружил себя лежащим на дощатом полу того самого «шкафа». После двух безуспешных попыток подняться, чудом избежав кунания головой в сортир, Лобстер пришел к удивительному выводу: в судорогах сотрясается вовсе не его тело, а сам «шкаф». Мгновенно ощутив себя «при исполнении», Лобстер рывком встал на ноги и распахнул дверь, собираясь разобраться по всей строгости, кто там снаружи безобразничает, тряся с помощью неизвестного приспособления кабинку.
«Разборки» длились не более секунды.
Лобстер все еще возился с задвижкой — руки что-то плохо слушались, когда снаружи кто-то попытался к нему вломиться, и он очень хотел бы думать, что это просто проезжий, которому стало невтерпеж. Хотя успел очень хорошо разглядеть мелькнувшую в полуметре от двери зубастую пасть… Крокодила? Может быть. А может, и ящерицы. С тремя парами длинных многосуставчатых лап.
Вот, значит, как она начинается, горячка-то белая…
Мысль о том, что он находится в аду, Лобстеру в тот момент еще не пришла: слишком уж все вокруг — сам Лобстер и окружающий его тесный сортир — было грубым и материальным. И даже надписи на стенах были те же самые, столько раз читанные им в родном «шкафу».
Рухнув задницей на унитаз, Лобстер со вставшими дыбом и, наверное, поседевшими волосами ожидал продолжения бреда. Но удары в дверь вскоре прекратились. Однако кабинку продолжало лихорадить, хотя теперь-то Лобстер понимал, кого это на самом деле лихорадит. Вот когда он осознал, что белая горячка — это и впрямь серьезно. Настолько серьезно, что собственные кошмары способны, пожалуй, разорвать его в клочки.
Тогда-то Лобстер и уронил в отчаянии руки. При этом правая ладонь наткнулась на что-то, стоящее на полу у его ног и очень напоминающее горлышко бутылки.
Опустив взгляд, Лобстер убедился, что внизу действительно скромно притулилась бутыль — большая, налитая под горлышко светло-коричневой жидкостью. Свинтив крышку и понюхав жидкость, Лобстер вначале не поверил собственному носу. После первой же дегустации его осенило, что знаменитая делириум тременс способна воплотить в жизнь не только кошмары алкоголика, но и его самые заветные мечты. Но шельмы-доктора хранят это в глубокой тайне, чтобы держать своих пациентов-алкоголиков в вечном страхе перед заболеванием.
Спустя какое-то время Лобстер глядел уже на свой недуг новыми глазами — не полными ужаса, а налитыми мудростью замечательного напитка: да, у него был — и продолжается — приступ белой горячки, но рано или поздно приступ кончится, а вместе с ним исчезнут и кошмары. Обидно только будет, если заодно с остальными галлюцинациями испарится и его утешительный приз — сиречь бутылка.
«Шкаф» периодически потряхивало, на что Лобстер давно бы уже начхал, не мешай ему это прикладываться к источнику мудрости. Как вдруг снаружи загрохотало совершенно апокалиптически, вместе с тем Лобстера стало швырять об стены. Бутылка выскользнула из его рук, он пытался ее поймать, но она все ускользала, заливая сортир коньяком, и в конце концов улетела в канализационную дыру. Лобстер был уже полон решимости нырнуть за ней — он тогда еще не знал, что коньяк станет вскоре его проклятием, — но, к счастью, дыра оказалась для него слишком узкой.
Тем временем снаружи наступило затишье.
Посидев еще немного, оплакивая свою утрату, Лобстер постепенно пришел к выводу, что это была последняя судорога болезни: ниспосланная ему в утешение бутыль так или иначе исчезла из его жизни, стало быть, должны теперь исчезнуть — так или иначе — и другие галлюцинации. Вот только выходить из надежного «шкафа» совсем не хотелось. Страшно было выходить. Боялся Лобстер того, что он может там увидеть. Хоть и понимал, что выйти-то все равно рано или поздно придется.
В конце концов Лобстер осторожно встал, стараясь не шуметь, отодвинул защелку и чуть-чуть приоткрыл дверь. Поглядел в щель, слегка толкнул дверь, и она, печально скрипнув, отворилась во всю ширь.
Лобстер стоял в дверном проеме неподвижный, оцепеневший, словно пассажир, ехавший на юг и увидевший в конце пути заснеженные дали. Нет, он по-прежнему находился на мосту, даже узнавал по некоторым признакам свой родной участок. Вот только часть этого участка бесследно исчезла: налево, метрах в пятидесяти, в мосту зиял чудовищный провал, словно бы обкусанный по краям гигантскими зубами. Сама Трасса несла на себе жуткие следы: темно-красные пятна и длинные красные полосы, тянущиеся к таинственному провалу. Кое-где валялись окровавленные клочки одежды, а поперек дороги стоял изуродованный автомобиль со следами крови на выбитых стеклах. В довершение Лобстер заметил какой-то круглый предмет у обочины, подозрительно похожий на откушенную голову.
Лобстер ощутил, что он словно бы куда-то отплывает, и, чтобы не упасть, ухватился за косяк. Сознание отказалось воспринимать картину как реальность, уцепившись за разработанную уже версию: горячечный бред. Видимо, в развитии. Лобстер мало что знал о течении этой болезни, помимо крокодилов и чертей, являющихся на первой стадии. К примеру, коньяк, найденный в сортире, не мог быть настоящим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102