— Зря я вам запретил стрелять. Может, кто из вас и убил бы одну, окаянную. Вам-то мяса не надо, а у меня семья.
Действительно, мы были еще холостыми, питались в столовой по летной норме, а у него была жена и двое или трое ребятишек. Кровь по лицу у него текла потому, что он так усердно целился, что пистолет приставил к самому глазу и затвором при выстреле рассек себе бровь. Коза же упала не потому, что он в нее попал, а потому, что в момент выстрела она ногами попала на мокрую, еще не просохшую после дождя «бетонку».
Другая история случилась осенью. Шел моросящий дождь, и было прохладно. Моя эскадрилья в тот день была дежурной. Я поднялся перед рассветом. Было это где-то в сентябре — октябре 1942 года, на том же аэродроме Желтый Яр. Взяв свою «тулку» — двухствольное ружье тульского оружейного завода 16-го калибра, которое подарил мне брат Костя перед моим отъездом из Одессы на Дальний Восток, зашел на стоянку своей эскадрильи: самолеты дежурного звена были уже на месте, личный состав занимался своими делами, а я пошел к восточной границе аэродрома, неподалеку от которой находилось небольшое озеро. Туда часто прилетали как местные, так и перелетные утки. Хорошо зная местность, я занял позицию и стал ждать лёта уток. Пришел я вовремя. Только расположился в ранее сделанном шалаше, как начался лёт. Через полчаса, когда уже стало светло, я забрал 5 добытых уток, зашел на стоянку эскадрильи и со своим инженером эскадрильи Тихоном Павловичем Титенком пошел на завтрак в столовую. На пути нам встретился заместитель командира полка майор Белоусов. Увидев ружье и уток, он спросил:
— Куда это ты несешь?
Я ему ответил, что несу в столовую, чтобы повар их зажарил. Белоусов с жаром стал доказывать, что повар в столовой хорошо уток не приготовит, а вот его жена может этих уток так сделать, что пальчики оближешь. Я его спросил:
— А к уткам что-нибудь будет?
— Конечно, будет, — отвечал он. — У меня есть денатурат, я его разведу, и мы посидим превосходно!
Я спросил Тихона Павловича:
— Доверим майору дичь?
Тихон Павлович убежденно подтвердил, что женщина приготовит уток всегда вкуснее, чем мужчина. У него жена была повариха. Замечу, что в то время в гарнизоне магазина не было, а в сельпо, которое было в деревне Желтый Яр, ничего не продавалось, кроме хлеба. Поэтому семьи офицеров питались чем Бог пошлет.
Днем, перед обедом, недалеко от штаба я с Титенком опять повстречал Белоусова и спросил:
— Как идут дела с ужином?
Белоусов сморщился и жалобным голосом пытался нас разочаровать:
— Знаете, ребята, когда жена ощипала этих уток, они оказались маленькими-маленькими. Но вы все равно… приходите вечером.
Тихон Павлович молчит, опустив голову, а я громко сказал, что в 19 часов мы придем. Когда Белоусов отошел, Тихон Павлович категорически сказал, что к Белоусову не пойдет: у того много ребятишек, и они, наверное, уже все съели.
— По себе знаю, — добавил он.
У Тихона Павловича было десять детей, все сыновья от трех до 15 лет. Они с началом войны были эвакуированы в Сибирь, в Хакасию, куда были отправлены все семьи офицеров и сверхсрочников 300-го полка.
В 19 часов, прихватив с собой командира 2-й эскадрильи Колю Беляева, мы пришли к Белоусову. Белоусов жил в двухквартирном домике для начальства. Таких домиков в гарнизоне было два. Остальные офицеры и солдаты жили в землянках, построенных заключенными одновременно с аэродромом, сданным в эксплуатацию осенью 1941 года.
Белоусов засуетился, выставил на стол тарелки, рюмки, вилки, графин с выпивкой и т. д. Его жена принесла небольшую сковороду с картошкой и мелко нарезанными кусочками утки. Выпили по рюмке разведенного спирта. Спирт был очень сильно разбавлен и имел крепость не более 10—15%. Н. Беляев и спрашивает:
— Где же спирт? Где утки? Ты же говорил, что убил пять уток.
Тогда Белоусов и говорит, что перед нашим приходом его ребятишки самовольно съели уток, а со спиртом он просчитался — жена наняла двух стариков пилить дрова за два стакана спирта, а они выпили почти всю двухлитровую бутыль.
Вот такая история получилась со «званым ужином». Мы поблагодарили хозяина за хлопоты и угощение и пошли в столовую ужинать.
После «званого ужина» прошло 10—15 дней. Моя эскадрилья снова была дежурной. Был осенний день, низкая облачность цеплялась за верхушки деревьев, моросил холодный мелкий дождь. Была пора перелета гусей и уток, когда они большими и малыми стаями с севера тянулись на юг. Аэродром Желтый Яр находился как раз в полосе миграции птиц, которые около месяца, днем и ночью, пролетали стаями с клекотом и гоготом.
Аэродром представлял собой две бетонные полосы, соединенные в виде буквы «У». С севера и востока аэродрома находились два небольших продолговатых озера. Западнее, в километре от аэродрома, с севера на юг протекала речка Вира, шириной немного больше посадочной полосы. В сырую, дождливую погоду, особенно при ограниченной видимости, перелетные птицы ВПП часто принимали за озеро и иногда садились стаями прямо на них.
Дежурный по стоянке самолетов знал, что в случае посадки птиц на аэродроме он должен срочно докладывать командиру эскадрильи. Он это и выполнил, когда неподалеку от стоянки самолетов приземлились пять гусей. Я взял винтовку ст. сержанта Рубцова, которая была хорошо пристреляна и без штыка. Сев в стартер, я сказал солдату-шоферу, чтобы он поехал вокруг стаи севших гусей, постепенно сокращая радиус. Стартером в авиации в то время называли автомобиль, на котором была смонтирована штанга для вращения самолетного винта. На оси винта находился храповик. Стартер подъезжал к стоящему самолету, техник или механик соединял штангу стартера с храповиком винта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71