Он был одет как ребенок из народа — в карманьолу и грубые штаны. Но ему все же оставили его прекрасные белокурые волосы, вьющиеся ореолом; несомненно, Бог хотел, чтобы ребенок-мученик сохранил этот ореол и на небе.
Если бы она могла увидеть его хотя бы еще раз, каким бы праздником это было для материнского сердца!
Наконец, была еще одна причина.
— Сестра, — сказала ей мадам Елизавета, — в коридоре, в углу, мы нашли пучок соломы. На языке наших сигналов это означает, что мы должны быть внимательны, друг находится поблизости.
— Да, это так, — подтвердила королева; глядя с состраданием на золовку и дочь, она уговаривала себя не отчаиваться и верить в спасение.
Выполнив все служебные предписания, Морис вновь стал хозяином Тампля. Ему выпал жребий дежурить днем, а Мерсеро и Агриколе — ночью.
Предыдущая смена караула убыла, оставив протокол дежурства в совете Тампля.
— Что, гражданин муниципал, — сказала тетка Тизон, пришедшая поздороваться с Морисом, — вы привели с собой общество, чтобы посмотреть на наших голубиц? Одна только я приговорена к разлуке с моей бедной Элоизой.
— Это мои друзья, — пояснил Морис. — Они никогда не видели жену Капета.
— Они прекрасно смогут увидеть ее через стеклянную дверь.
— Конечно, — согласился Морис.
— Только при этом, — сказала Женевьева, — у нас будет вид тех жестоких любопытных, которые подходят к решетке, чтобы насладиться муками узника, находящегося по другую сторону.
— А почему бы вам не повести ваших друзей на дорогу к башне? Сегодня жена Капета прогуливается с золовкой и дочерью. Ей они оставили дочь, тогда как меня — а я ни в чем не виновата — лишили моей дочери. О, аристократы! Что ни делай, для них всегда будут привилегии, гражданин Морис.
— Но ее лишили сына, — возразил тот.
— Ах, если бы у меня был сын, — прошептала тюремщица, — я может быть, меньше жалела бы о дочери.
Во время этого разговора Женевьева и Моран несколько раз переглянулись.
— Друг мой, — обратилась молодая женщина к Морису, — гражданка права. Если бы вы сумели каким-нибудь образом поставить меня на пути Марии Антуанетты, это претило бы мне меньше, чем смотреть на нее отсюда: мне кажется, что такой способ глядеть на людей унизителен и для них и для нас.
— Добрая Женевьева, — сказал Морис, — вы и здесь так чутки.
— Ах, черт возьми, гражданка, — воскликнул один из двоих товарищей Мориса, завтракавший в передней хлебом с сосисками, — если бы ты была узницей, а вдова Капет захотела тебя увидеть, эта мерзавка не стала бы разводить столько церемоний, чтобы осуществить свою прихоть!
Женевьева быстрее молнии взглянула на Морана, чтобы увидеть, какое действие произвела на него эта брань. И действительно, Моран вздрогнул, его глаза вспыхнули странным, как бы фосфоресцирующим светом, а кулаки на мгновение сжались. Но все это было столь мимолетно, что никто ничего не заметил.
— Как зовут этого гвардейца? — спросила она у Мориса.
— Это гражданин Мерсеро, — ответил молодой человек; потом, как бы в извинение его грубости, добавил: — Он каменотес.
Мерсеро услышал слова Мориса и глянул искоса в его сторону.
— Давай, давай, — сказала ему тетка Тизон — приканчивай свою сосиску и полбутылку, — мне нужно убирать.
— Это не заслуга Австриячки, что я их сейчас приканчиваю, — проворчал гвардеец, — если бы она могла убить меня десятого августа, она это наверняка бы сделала; а в тот день, когда она чихнет в мешок, я буду в первом ряду и с места не двинусь.
Моран смертельно побледнел.
— Пойдемте, гражданин Морис, — произнесла Женевьева, — пойдемте туда, куда вы обещали меня отвести. Здесь мне кажется, что я сама узница, я задыхаюсь.
И Морис повел Морана и Женевьеву мимо часовых; предупрежденные Лореном, они пропустили их беспрепятственно.
Он устроил их в маленьком коридорчике верхнего этажа таким образом, чтобы в тот момент, когда королева и принцессы будут подниматься на галерею, августейшие узницы обязательно прошли мимо них.
Прогулка была назначена на десять часов, до ее начала оставалось всего несколько минут. Морис не только не оставил своих друзей, но и, чтобы ни малейшее подозрение не витало над их поступком, все-таки чуть-чуть незаконным, встретив гражданина Агриколу, позвал его с собой.
Пробило десять часов.
— Открывайте! — послышался голос снизу. Морис узнал его: это был голос генерала Сантера. Тотчас караульные взялись за оружие, были опущены решетки, часовые взяли ружья на изготовку. По всему двору раздавалось бряцание железа, топот. Это произвело сильнейшее впечатление на Морана и Женевьеву. Морис заметил, как они побледнели.
— Сколько предосторожностей, чтобы охранять трех женщин! — прошептала Женевьева.
— Да, — сказал Моран, пытаясь усмехнуться. — Если бы те, кто пытается их похитить, были на нашем месте и видели то, что видим мы, у них пропала бы охота к подобному ремеслу.
— Действительно, — добавила Женевьева. — Я начинаю думать, что они не спасутся.
— Надеюсь на это, — сказал Морис.
И, склонившись через перила лестницы, он произнес:
— Внимание, вот и узницы.
— Назовите мне их, — попросила Женевьева, — я же их не знаю.
— Первые две, что поднимаются по лестнице, это сестра и дочь Капета. А последняя, перед которой бежит маленькая собачка, — это Мария Антуанетта.
Женевьева сделала шаг вперед. А Моран, наоборот, вместо того чтобы смотреть на узниц, прижался к стене.
Его губы мертвенно-землистой бледностью могли соперничать с камням башни.
В белом платье, с прекрасными чистыми глазами, Женевьева казалась ангелом, ожидающим узниц, чтобы осветить их горестный путь и мимоходом дать их сердцам хоть немного радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148