Когда Бенедикт проснулся, серовато-розовое небо уже сверкало, обещая солнце. Он поднялся, как человек с очень важной миссией. Бенедикт уснул, обдумывая свои странные отношения с Харриет, и проснулся, точно зная, что должен все привести в порядок или по крайней мере убедиться, что все будет хорошо.
Одевшись и побрившись, он, пренебрегая завтраком, двинулся не к лестнице, а пересек коридор и подошел к двери напротив.
«Тебе нужно только постучаться, – сказала она, – и я впущу тебя».
Он постучался, и дверь неслышно отворилась. Он понял, что что-то не так, еще не успев войти, еще до того, как его острый взгляд отметил аккуратно заправленную кровать и открытый пустой платяной шкаф. Бенедикт отодвинул стул от бюро и упал на колени, заглянув под крышку. Дневник исчез.
Сердце его яростно колотилось, грохот отдавался в ушах, когда он помчался вниз по лестнице к леди Крейчли.
– Мисс Мосли исчезла, – произнес он.
– Да, – ответила она притворно веселым тоном. Было очевидно, что Дортеа пыталась скрыть свое удивление – как это любовник не знает, что его возлюбленная уехала! – Она уехала очень рано. Когда мы с Латимером спустились, кучер уже ждал ее в карете.
– Мистер Брэдборн?
Бенедикт не заметил, когда Элиза подошла к Дортее, – шаги ее были беззвучны, словно она ступала на цыпочках. В руке она держала сложенный лист бумаги.
– Харриет просила передать вам это. – Лиззи протянула ему листок.
– А! – Леди Крейчли улыбнулась и кивнула. – Должно быть, она пишет, где и когда встретится с вами в Лондоне. – В голосе звучала уверенность, которой не было в глазах.
Бенедикт унес записку Харриет в свою комнату, сел в кресло, стоявшее наискосок от постели, и долго смотрел в окно. Одинокий лист бумаги неимоверной тяжестью давил ему на колени. Стиснув зубы, чувствуя, что сердце колотится прямо в горле, Бенедикт развернул письмо.
Дорогой Бенедикт, пожалуйста, простите меня за то, что я уехала так внезапно, не поговорив с вами. Я знаю, что не смогла бы сказать вам «прощай», глядя в глаза. Мне и так тяжело сознавать, что вы мирно спите всего этажом выше, пока я сижу в гостиной.
Я могу понять, почему вы не поверили в мой рассказ о привидениях. Однако и вы должны понять, что в этом мире у меня нет почти ничего своего. Почти вся моя одежда мне кем-то отдана. Я живу в доме моей лучшей подруги и ничего не плачу за это, потому что ее добрые родители никогда не возьмут с меня ни пенни. Я вынуждена работать в небольшой книжной лавке.
Поэтому мое слово – это все, что имеется у меня в этом мире, и оно всегда принадлежало и всегда будет принадлежать только мне. Я говорю только то, что думаю, и никогда не отказываюсь от своих обещаний. Мысль о том, что я проведу всю свою жизнь с человеком, который не верит моему слову, слишком большой тяжестью ляжет мне на сердце, а этого я себе позволить не могу.
Хотя мне очень грустно, что вы приехали сюда, потому что потеряли друга, я все же очень рада, что вы приехали и что мы смогли провести это время вместе.
С вечной любовью,
Харриет
Глава 44
Когда два головореза с дубинками на поясе вели Оскара Рэндольфа в карету, он, как обычно, улыбался. Лицо его не выражало никакого беспокойства, кончики усов весело подергивались, и если бы не кандалы, можно было бы решить, что джентльмен вышел на вечернюю прогулку. Он смотрел, как первые зимние снежинки медленно летят с ночного неба, и отвел от них взгляд только тогда, когда дверца кареты распахнулась и из нее вышел полицейский в форме.
Улыбка Рэндольфа застыла, и он на мгновение потерял самообладание, которое поддерживало его все это время. Он мог бы и не узнать Брэдборна – тот выглядел очень суровым в черной форменной шинели, с жестким холодным лицом, – если бы не видел его с точно таким же выражением в тот туманный день, когда треклятый мистер Хогг угрожал Харриет, а потом попытался растоптать Брэдборна лошадью.
Рэндольф поморщился, вспомнив кровь, залившую капюшон Хогга после единственного удара Брэдборна.
– Явились, чтобы разбить мне голову? – осведомился он со всей возможной вежливостью.
– Не думайте, что мне этого не хотелось. – По очкам Бенедикта скользнул лунный луч, и выражение его глаз осталось неясным.
Два стража почти внесли Рэндольфа в карету и пристегнули кандалы к кольцу в полу, после чего эти скалоподобные мужи побрели прочь, вполголоса решая, стоит ли им зайти куда-нибудь по пути домой и пропустить пинту-другую.
Брэдборн закрыл дверцу, трижды стукнул по крыше кареты и уселся на жесткую скамью напротив Рэндольфа. Карета с грохотом тронулась в путь, но Бенедикт оставался недвижим, как камень.
– Я знаю, что вы меня ненавидите, Брэдборн, – нарушил тягостное молчание Рэндольф. – И я вас за это не виню, хотя должен признать, что это мучает меня сильнее, чем мысль о моем заточении. Вы порядочный человек, значит, те, к кому вы питаете ненависть, должны быть людьми особенно скверными.
Брэдборн хранил молчание, и в скудном свете фонаря выражение его лица было непонятным.
Рэндольф откинулся назад, прислонившись к стенке кареты.
– А она меня тоже ненавидит – моя дорогая мисс Мосли? – Не услышав ответа Брэдборна, он продолжил: – Не передадите ли вы ей, что я никогда не желал причинить ей вред – да и другим тоже, если уж на то пошло?
– Расскажите это человеку, которому вы выстрелили в спину, – отрезал Бенедикт.
Старик проигнорировал колкость.
– Я очень высоко ценил ее общество и не намерен хитрить со своей самой преданной поклонницей. Так вы скажете ей, Брэдборн?
Брэдборн шевельнулся, и Рэндольф заметил, что он стиснул зубы. Молчание длилось так долго, что писатель решил – сыщик не скажет ни слова, но тут услышал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91