А все из-за какой-то Y-хромосомы!
Неужели она бесится лишь из-за того, что не родилась мужчиной? Ген не стал ее утешать. Да ему и не хотелось. Мегера достала носовой платок и вытерла глаза.
– Это такая ответственность! А ты едва не загремел в тюрьму после того, что натворил. Ты все только портишь. А он все равно выбрал тебя.
– Саваж не уверен в этом.
Она презрительно фыркнула.
– Саваж здесь на птичьих правах. Он мечтатель, а не профессионал. Невежда, вот он кто!
Она отбросила густые медные волосы за спину и хмуро оглядела усыпанный осколками пол. Подтащила мусорную корзину и принялась исправлять учиненный беспорядок.
– Ты станешь новым Атанатосом. Это решено. Поэтому я здесь для того, чтобы послужить к вящей славе нашего родителя и повелителя.
Ген насторожился. Глядя, как она собирает осколки в корзину, он чувствовал, что стоит на краю пропасти. Намерения этой женщины всегда таили какой-то подвох.
Его уже переиграли один раз. Переиграли и оставили в дураках. Память об этом жгла его сердце, точно старый шрам, который не мог сгладить даже процесс. Ущербность теории Атанатоса пугала его.
«Хватит притворяться!»
– Что ты задумала?
Она небрежно выбросила мусор в корзину. И порезала палец. На белую бумагу упали кроваво-красные капли.
Женщина подступила к Гену, грациозно протягивая окровавленный палец.
– Может, поцелуешь?
Ген остался недвижим. Она улыбнулась. Ей нравилась эта игра. Мегера подошла ближе и вытерла кровь с пальца о его губы. Непроизвольно Ген облизнулся.
– Ты спросил, что я задумала. Как ты сам считаешь? – прошептала она ему в ухо.
Он не ответил.
Мегера вытерла палец о его чистую белую рубашку.
– О мой милый братик, у нас ведь одинаковые воспоминания. Мы осколки одной души. Наверняка ты знаешь, что я задумала.
Она разрумянилась. От шеи поползло к щекам мягкое, розоватое свечение. Зрачки расширились. Ее руки скользнули вдоль ног Гена, пока не сомкнулись в паху. Женщина улыбнулась, почувствовав отклик его плоти.
– Давай я просто помогу тебе. Нужен образец на анализ. Мы с тобой – одно, ты и я, а значит, это лишь мастурбация.
Его член все сильнее отзывался на ее прикосновения.
«Почему бы просто не оттолкнуть ее?»
Мегера расстегнула молнию на брюках и, крепко ухватив его член, принялась жарко ласкать его обеими руками.
Их дыхание сбилось, вырываясь из горла сдавленными стонами. Это было так знакомо, так узнаваемо! Он уже попадался в эту ловушку. Но больше не попадется. Никогда.
– Ты мне противна,– сказал Ген, но так и не оттолкнул ее.
– А у меня есть неопровержимые доказательства обратного,– зашептала ему в ухо Мегера со смехом.– Наслаждайся, братец, пока можешь. Потому что я собираюсь тебя уничтожить!
Цвет греческого огня
Когда ему было девять лет, заболел отец. Лихорадка приковала к постели великого византийского императора Льва IV – Льва Хазара. На лбу повелителя вздулись огромные гнойные фурункулы. Поговаривали, что это расплата за жадность, с которой император цеплялся за корону.
Ему сказали:
– Не ходи туда. Твой отец болен. Он не хочет, чтобы ты видел его слабым.
Поэтому мальчик смотрел, как умирает великий отец, из-за складок балдахинов императорской кровати. Мать так и не пришла.
Киклад стоял в тени колонны и ждал своей участи. Ночь выдалась холодной. С Босфора дул резкий ветер, запуская невидимые когти в сердце Константинополя, но мальчик не боялся. Страх исчезает, когда приходит понимание: чему быть – того не миновать.
Почти восемьсот лет прошло с рождения Христа, и именно в этом месте Кикладу выпало вернуться в мир. Здесь родился его сын. А все думали, что он умер. Зал, в котором он ждал, был сделан из порфира красноватых и пурпурных цветов. Роскошный пурпурный шелк затягивал стены. Цвет империи.
В этой комнате императрица Ирина, его мать, подарила Кикладу жизнь. Он и подумать не мог, что появится на свет в стане врага.
Слишком много воспоминаний.
– Где она?
– Она придет,– ответили голоса тех, кто скрывался в сумраке порфирного зала.
Когда ему исполнилось девять с половиной лет и сорок дней траура закончились, ему сказали, что он слишком мал для правления империей. Поэтому мать стала его регентшей.
По всему городу текли праздничные шествия. Распорядители наняли танцующих медведей, а когда звери устали, позвали акробатов и шутов. По всему городу – от собора Святой Софии до холма Акрополя, подножие которого пенили винные воды Босфора и ослепительного Мраморного моря; от четырех позолоченных коней, хранящих ипподром, до феодосийских стен; от форума Константина Великого до последней грязной улочки – летел клич:
– Ныне день спасения римлян! Славься Тот, кто вознес корону на твое чело! Пусть Бог, короновавший тебя, Константина VI, хранит тебя многие лета, на радость и славу римлян!
Константин. Он откликался на это имя, потому что так было надо. Но знал, что на самом деле он – другой. Загнанный в ловушку. В детском теле жил взрослый мужчина. Растущий ребенок, его пытливый ум – все, чем он мог располагать.
Это было очень неудобно.
После пышной церемонии юного императора ввели во дворец, но слухи и перешептывания начались гораздо раньше, лишь стихли хвалебные песнопения и гимны.
Столько лет, столько долгих лет. Его душа раздвоилась. Девятилетний ребенок понимал, что славословие окружающих придворных – это ложь. На каждой улице, от бань до сверкающих бронзовых врат главного дворца, копошились и сговаривались изгнанники всех покоренных стран. Они только и ждали, когда смогут вернуть отнятое у них.
Поветрие заговоров и сговоров катилось по столице, не щадя никого, словно моровая зараза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110