Внизу снимка было поспешно нацарапано его имя.
«Если бы мертвые могли говорить?»
Что ж, вот они и заговорили.
Фригийское жертвоприношение
Сколько уже долгих дней эти пламенеющие духи пляшут перед моими неверными глазами? Два дня? Три?
Зал прорицаний населяли ужасающие видения – призраки, тени и демоны, от вульгарности которых желудок выворачивало наизнанку. В свете масляной лампы они множились, и тысячи видений кружились мерцающей процессией вокруг моего охваченного лихорадкой тела. Они манили меня присоединиться к призрачной пляске, звали спуститься вместе с ними от земной тверди в причудливый хтонический мир, где стены движутся, насекомые разговаривают, а песни молчания полны предательских голосов.
Таковы были бредовые ритуалы очищения Оракула Мертвых.
Я извивался в грязи, порабощенный вибрирующим ритмом ужасного пламени, от которого мои глаза покраснели, налились кровью и сочились слезами страха. Я осмелился моргнуть только тогда, когда привидения покинули стены и протянули свои призрачные руки, чтобы обнять меня, охваченного порожденным ими безумием.
– Когда меня увидит Оракул? – закричал я в темноту.
«Когда она тебя увидит»,– прошептали в ответ тени.
Я сжался в комок. Мои пальцы шарили по грязному полу, но наткнулись только на высохшие остатки моей последней пищи – горстку отравленных бобов и жертвенное мясо, которое обожгло мой желудок, прежде чем я изверг его обратно, на холодный пол. Когда это было? Два дня назад? Три?
Бессмертное колдовство и горькое варево, отвратительное и зловонное, вызывающее рвоту,– вот что довело меня до такого состояния. Если бы я только мог собраться с силами и заставить себя посмотреть вниз! К этому и побуждали меня своими насмешками пляшущие тени.
– Я должен спросить совета у Судьбы! – взмолился я.
«А что, если Судьба не желает давать тебе совет?»
Громко лязгнула задвижка, открылась дверь – и сквозь ее зев ворвалась волна дыма и треск горящего дерева.
Сколько уже эти двое прекрасных юных…
Интересно, это юноши или девушки? Одежда на них была из зеленого, как трава, шелка и льна цвета шафрана. На пальцах у них блестело золото, ноги были обуты в красные сандалии, и у одного из них ленты были вплетены в волосы… Или у одной?
Долго ли они уже стоят и смотрят на меня? Из-за них волоски у меня на коже встали дыбом, как будто по мне ползали насекомые. Откуда они взялись, похожие на самих богов, с локонами мягкими и легкими, словно дым? Настоящие они, или же это очередное видение, порожденное горящим полумраком? Если они бестелесны, то как же они могут держать меня за руку? И почему они сильны, как мужчины, хотя от них пахнет благовониями?
Я закричал, когда они вытащили меня на холодный ночной воздух, наполненный звоном кимвалов, рокотом тамбуринов и пронзительными, заунывными трелями фригийских флейт. В жгучем воздухе фригийской ночи, в удушливом чаде дымных костров неистово плясали танцовщики. Корибанты стучали по шкурам барабанов, куреты били копьями о щиты, кабиры танцевали, пели и завывали в ночи – неистовые блудницы Кибелы, мужчины, которые считали себя женщинами. Они предавались религиозному пылу настолько страстно, что некоторые отрезали свои гениталии и швыряли в огонь, из почтения к Великой богине.
Мое одинокое заточение закончилось, и меня рывком поставили на дрожащие колени перед семью огромными священными быками, которые окружали алтарь Великой Матери Кибелы. В ее владениях находился вход в пещеры, ведущие в Гадес. Вздувшиеся мускулы играли под толстыми, темными, мокрыми от пота шкурами, из низко нависающих лбов выдавались острые, словно лезвия, рога. Мои дары богине.
– Почему ты явился к нам, памфилиец? Почему принес нам эти прекрасные жертвы?
Чей это был голос? Я не видел того, кто говорит. Памфилиец. Я родился в тени горы Быка – это верно, но я был не памфилийцем. В темноте мерцали факелы. Перекрикивая грохот барабанов, копий и крики танцовщиков, я завопил: «Я умер в Трое!»
Из темноты выступили жрицы Оракула – настоящие женщины, которые казались подчеркнуто бесстрастными.
– Все памфилийцы вот уже семь сотен лет происходят от тех, кто выжил в Трое. Оттуда твой народ.
Я с трудом поднялся на ноги. Быки бдительно следили за каждым моим движением.
– Но теперь все не так, как было! – заявил я.– Города изменились, здания исчезли, даже реки текут по другим руслам. Я умер. Я уже должен был попасть в поля Элизия, но я не попал туда. Я попал сюда.– Я содрогнулся, страшась собственных воспоминаний, не вполне понимая свои ощущения. Есть ли сейчас земля под моими дрожащими ногами? – Я помню, как мое тело притащили сюда из горящей Трои, которая теперь лежит в руинах у подножия вот этой самой горы. Вы обрекли меня на такую судьбу здесь, в Иде.
Жрицы Оракула остались непреклонными.
– Не мы обрекли тебя на такую судьбу. Это не в наших силах. Может быть, мы нянчили тебя, но ты – дитя Кибелы. Если Великая Матерь, дарительница жизни, пожелала возродить тебя из праха, как Аттиса, то кто ты такой, чтобы вопрошать ее?
Аттис, сын и возлюбленный Кибелы, сошел с ума от материнской похоти, оскопил себя и умер, но всемогущая мать возродила его, и теперь он взирал на колонны величественного храма, где мы сейчас стояли.
– Мне нужно узнать, кто я такой,– взмолился я.– Я должен знать, какая судьба меня ждет.
– Великая Матерь – сама жизнь, и ее тайны суть тайны жизни. Мужчинам не дано их познать, они открыты только женщинам.
– Атанатос знал это и жаждал этих тайн, когда явился сюда из Вавилона семь сотен лет назад.
Одно упоминание его имени привело их в замешательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110